изумилась Лили.
— Почти. Но у нас были и другие, неизвестные тебе сведения. Когда ты показала мне, где Диллинг остановил машину, все прояснилось. Теперь тебе остается сидеть и терпеливо ждать. Завтра материалы будут у нас в руках, и потом — если они стоят тех денег, которые запросил Диллинг, — Ведомству придется раскошелиться. Это «потом» займет, конечно, немало времени, ведь документы нужно тщательно изучить.
Лили подошла к Гримстеру, села на подлокотник его кресла:
— Значит, я стану богатой?
— Похоже на то. — Он положил руку ей на колено и сжал его. Она тихо спросила:
— А ты не будешь против?
— Мне это совершенно безразлично. — В голосе Гримстера прозвучала искренность, истинной причины которой Лили, разумеется, не поняла. — Но не будем забегать слишком далеко вперед.
— Какой ты осторожный, Джонни, — засмеялась она в ответ. — Пока ты со мной, я буду забегать вперед и строить планы. Что ты на это скажешь?
Гримстер поднял ее с подлокотника, посадил на колени и поцеловал в шею. Потом произнес:
— Если бы мне сейчас не надо было уходить, я бы тебе ответил.
Теперь, когда Гримстер целовал ее, а она обнимала его, он не презирал себя за притворство. Лили по-настоящему счастлива, а его единственная забота — защитить ее и добыть все, что ей причитается. Потом он оставит ее. Она будет переживать, но недолго. Сейчас она играет свою роль, простодушно выдавая желаемое за действительное. Лили — ребенок. Однажды она обретет настоящую любовь, познает ее истинную горечь и сладость. Джону вдруг захотелось, чтобы этого не случилось никогда, — он чувствовал, что самую глубокую радость ей приносят все-таки фантазии. Хотя теперь Гримстер был свободен любить, он не любил Лили и знал, что не полюбит ее никогда, но в те минуты, когда она отдавалась ему, чувствовал, что она ему нужна. Когда над ним смыкалась темнота постели, он предавался теплу, страсти, утешению, которые предлагала Лили, старался все забыть…
Гримстер сидел в машине у обочины, в двухстах ярдах от «Сторожки Трасселера». Слева по шоссе к зоопарку тянулась нескончаемая вереница машин. По другую сторону шоссе заросший травой участок футов в пятьдесят шириной был обнесен высокой проволочной сеткой — она ограничивала львиный загон. Гримстер вынул из кармана крошечную карту, найденную в перстне с корольком, поджег ее, щелкнув зажигалкой, подержал, пока пламя не начало лизать пальцы, и бросил в пепельницу. Диллинг обожал секреты, но всегда оставлял подсказку для сообразительных. Прингл понял бы все, лишь взглянув на карту. Гримстеру она не говорила ничего определенного, пока он не изгнал Диллинга из памяти Лили, пока Лили не отвезла его к сторожке, где они с Диллингом остановились. Но, оказавшись здесь, попав в этот парк, где названия «Уобернское аббатство» и «Бедфорд» попадались на каждом шагу, Гримстер сразу все уяснил. Фраза «Che sara sava», вариант испанского «Que sera sera», была девизом семьи Бедфордов. В Уоберне и квартала не пройдешь, не увидев воспроизведения изречения с их герба. «Чему быть, того не миновать». По одному девизу Прингл без труда установил бы, где зарыт чемоданчик, а точное место указывал изогнутый червяк в нижнем углу карты, который, как установил Гримстер, обозначал один из знаков зодиака — Льва. За проволочным ограждением проглядывался песчаный склон, который спускался к дороге, петлявшей по львиному загону. Гримстер выбрал изгиб дороги вокруг невысокого холма, который на западной стороне переходил в огромный песчаный карьер, густо заштрихованный на карте Диллинга. На гребне холма, почти сросшись, стояли два терновых куста, а немного ниже по склону — еще два, тоже бок о бок. На север от верхних кустарников, в вершине равностороннего треугольника с основанием в тридцать футов, равным расстоянию между парами кустов, и находится место, где на глубине примерно двух футов зарыт чемоданчик. От директора Гримстер узнал, что зоопарк открыли только в марте этого года. В феврале, когда сюда приезжал Диллинг, проволочное заграждение еще не было достроено, как не было и львов в загоне. Их привезли за две недели до открытия.
Видимо, Прингл, работавший здесь на строительстве дороги и оград, привозил сюда Диллинга, чтобы похвастаться зоопарком. Они оба любили животных. Диллинг, наверное, приметил в львином загоне подходящее место для тайника. Ему оставалось только приехать вечером, когда рабочие уже ушли, а сторожа еще не заступили на вахту. От места, где сидит сейчас Гримстер, Диллингу пришлось лишь пройти ярдов двести по склону холма, перейти две дороги и беспрепятственно добраться до терновника. Теперь дорога не так уж проста. Появился четырехметровый забор из прочной стальной сетки с крупными ячейками, который почти на метр загибался внутрь. За оградой, в двух с половиной метрах от нее, стоял второй забор из такой же сетки, но пониже, с колючей проволокой наверху, а за ним были львы — одни грелись на солнышке, безразлично поглядывая на проезжающие мимо машины, другие беспокойно сновали по склонам, третьи тяжелой равнодушной поступью ходили между автомобилями, не проявляя никакого интереса к запертым в них существам, вторгшимся в их владения. Диллингу, наверное, было лестно вверить свое сокровище под охрану львов — ведь и сам он родился под знаком Льва.
Проникнуть в загон было трудно, но возможно. Каждый вечер, когда туристы уезжали, львов увозили в фургонах на ночлег и запирали в особых бараках. С наступлением темноты зверей в загоне не оставалось, но через каждые два-три часа охранники с ружьями и карабинами на машине объезжали забор.
Гримстер решил попытать счастья сегодня же. Луны не будет, но свет ему не понадобится. В четвертый раз он оглядел местность, вплоть до терновника на гребне песчаного холма, запомнил все до мелочей — холмы и пригорки, каждое дерево, кустик и кочку.
Он уехал из парка, нашел укромную тропинку, окаймлявшую сухое болото, поросшее вереском. Здесь он оставил машину, вынув из багажника купленное в Лейтоне утром — сто ярдов тонкой, крепкой нейлоновой веревки, прут из толстой, но мягкой проволоки и остро отточенный нож. В машине остались только маленькая саперная лопатка и кусачки. Гримстер размотал веревку и стал резать ее на куски нужной длины. Он работал сосредоточенно, ничто не нарушало тишины, кроме птичьих криков да кроличьих шорохов… И вдруг он вспомнил, когда в последний раз делал то же самое. Это было в Веллингтоне, они с Гаррисоном после многих ошибок сплели, наконец, веревочную лестницу, чтобы спуститься в каменоломню и подобраться к гнезду пустельги с птенцами. Хотя Гаррисон и в те дни был неуклюж, он настоял, что полезет сам, и Гримстер до сих пор помнит, как он ругался, увидев, что их усилия пропали даром, потому что птенцы уже улетели. В школе Гаррисон мечтал поймать молодую пустельгу и приручить ее — на всю жизнь сохранил он тягу к запретному и опасному…
Работа заняла у Гримстера два часа. Закончив, он взобрался на одну из сосен, на высоту футов тридцати, привязал лестницу к веткам и спустился по ней, чтобы проверить крепость узлов и перекладин. Он давным-давно убедился: не стоит оставлять на волю случая то, что можно проверить заранее. Но никто не может жить сам по себе, ни от кого не завися, будь он семи пядей во лбу и трижды осторожен. Как бы глубоко и тщательно он ни изучал и ни продумывал все наперед, возможность ошибиться появится при первом же столкновении с другими людьми. Гримстер тщательно отрепетировал вылазку, которую собирался предпринять вечером, стараясь заранее предусмотреть каждое движение.
(Львов и в самом деле, как правило, вывозили по ночам из загона. Но из каждого правила бывает исключение. Когда у львицы начиналась течка и ее друг становился наиболее нетерпеливым, его не увозили в барак, потому что там он норовил затеять драку с другими самцами, пытавшимися завладеть львицей. Льва оставляли в загоне одного. Сейчас он лежал под деревом на дальней стороне за холмом с терновником, поближе к львиным баракам, протянувшимся вдоль одного из внутренних заборов.)
В десять вечера Гримстер покинул гостиницу. Под пиджак он надел темный свитер. Лили осталась в отеле. Джон сказал ей, что у него назначена деловая встреча. Пусть она ложится спать, не дожидаясь его. Он может вернуться очень поздно.
Лили сидела в гостиной, читала и никак не могла решить, выпить перед сном еще рюмочку ликера или нет. Наконец решила побаловать себя. Она чувствовала, что имеет на это право. С того времени, как она была продавщицей в Акфилде, пройден большой путь. Тогда она была наивной деревенской девчонкой. Сейчас она женщина, опытная, много повидавшая и теперь вовлеченная в историю, от рассказа которой у всех в гостинице наверняка глаза бы повылазили из орбит. Она повзрослела, она изменилась. Она стала
