афиш, со вздохом прибавил: - Оттиски! - и посмотрел на свои заплатанные парусиновые, не по сезону и не по ноге, туфли. - Ну, а ты как живешь?
– Хорошо, - сказал Петя, опустив глаза.
– Брешешь! - сказал Гаврик.
– Честное благородное!
– А зачем же вы тогда стали давать домашние обеды?
Петя густо покраснел.
– Что? Скажешь - неправда? - настойчиво спросил Гаврик.
– Ну и что ж из этого? - пробормотал Петя.
– Значит, нуждаетесь.
– Мы не нуждаемся.
– Нет, нуждаетесь. У вас не хватает на жизнь.
– Еще чего!
– Брось, Петя! Не пой мне ласточку. Я же знаю, что твоего фатера поперли со службы и вы теперь не имеете на жизнь.
Первый раз Петя услышал правду о положении своей семьи, выраженную так просто и грубо.
– Откуда ты знаешь? - упавшим голосом спросил он.
– А кто этого не знает? Вся Одесса знает. Но ты, Петька, не пугайся. Его не заберут.
– Кого… не заберут?
– Батьку твоего.
– Как… не заберут?.. Что это такое - заберут?
Гаврик знал, что Петя наивен, но не до такой же степени! Гаврик засмеялся:
– Чудак человек, он не знает, что такое 'заберут'! 'Заберут' - значит посадят.
– Куда посадят?
– В тюрьму! - рассердился Гаврик. - Знаешь, как людей сажают в тюрьму?
Петя посмотрел в серьезные глаза Гаврика, и ему в первый раз стало по-настоящему страшно.
– Но ты не дрейфь, - сказал Гаврик поспешно, - твоего батьку не посадят. Сейчас за Льва Толстого редко кого сажают. Можешь мне поверить… - И, приблизив к Пете лицо, прибавил шепотом: - Сейчас почем зря хватают за нелегальщину. За 'Рабочую газету' и за 'Социал-демократа' хватают. А Лев Толстой - это их уже не интересует.
Петя смотрел на Гаврика, с трудом понимая, что он говорит.
– Э, брат, с тобой разговаривать… - с досадой сказал Гаврик.
Он только было собрался поделиться со своим другом разными интересными новостями - о том, например, что недавно, после многих лет, вернулся из ссылки брат Терентий и опять поступил на работу в железнодорожные мастерские, что вместе с ним возвратился кое-кто из комитетчиков, что 'дела идут, контора пишет' и что в типографию Гаврик нанялся не сам по себе, а его туда 'впихнули' по знакомству всё те же комитетчики для специальных целей. Гаврик даже чуть было не начал объяснять, в чем заключаются эти цели, но вдруг по лицу Пети увидел, что его друг мало во всем этом разбирается и лучше всего пока помолчать.
– Ну так как же ваши домашние обеды? - спросил он, чтобы переменить разговор. - Есть чудаки, которые ходят к вам обедать?
Петя грустно махнул рукой.
– Понятно, - заметил Гаврик. - Значит, горите?
– Горим, - сказал Петя.
– Что же вы думаете делать?
– Вот, может быть, кто-нибудь комнаты наймет…
– Как? Вы уже и комнаты отдаете?! Так это последнее дело! - И Гаврик сочувственно свистнул.
– Ничего, как-нибудь выкрутимся. Я буду уроки давать, - сказал Петя, делая мужественное лицо.
Он давно уже решил сделаться репетитором и давать уроки отстающим ученикам, но только не знал, как взяться за дело. Правда, репетиторами бывают главным образом студенты или, в крайнем случае, гимназисты старших классов. Но в конце концов возможны исключения. Важно только, чтобы повезло найти ученика.
– Как же ты будешь давать уроки, когда ты, наверно, сам ни черта не знаешь? - со свойственной ему грубой прямотой сказал Гаврик и добродушно ухмыльнулся.
Петя обиделся. Было время, когда он действительно лентяйничал, но теперь он изо всех сил старался учиться как можно лучше.
– Я шутю, - сказал Гаврик и вдруг, осененный счастливой мыслью, быстро спросил: - Слышь, а по латинскому языку можешь учить?
– Спрашиваешь!
– Вот это здорово! - воскликнул Гаврик. - Сколько возьмешь подготовить человека по латинскому за третий класс?
– Как это - сколько?
– Ну, сколько грошей?
– Я не знаю… - смущенно пробормотал Петя. - Другие репетиторы берут по рублю за урок.
– Ну, это ты сильно перебрал. Хватит с тебя и полтинника.
– А что? - спросил Петя.
– Ничего.
Некоторое время Гаврик стоял с опущенной головой, шевеля пальцами, как бы что-то подсчитывая.
– А что? Что? - нетерпеливо повторял Петя.
– Ничего особенного, - сказал Гаврик. - Слушай сюда… - Он взял Петю под руку и, заглядывая сбоку в его лицо, повел по улице.
Гаврик не любил говорить о себе и распространяться относительно своих планов. Жизнь научила его быть скрытным. Поэтому сейчас, решив открыть Пете свою самую заветную мечту, он все-таки еще колебался и некоторое время шел молча.
– Понимаешь, какое дело… - произнес он. - Только дай честное благородное, что никому не скажешь.
– Святой истинный! - воскликнул Петя и по детской привычке быстро, с готовностью перекрестился на купола Пантелеймоновского подворья, синевшие за Куликовым полем.
Гаврик округлил глаза и сказал шепотом:
– Имею думку: сдать экстерном за три класса казенной гимназии. По другим предметам мне разные чудаки помогают, а по латинскому не знаю, что делать.
Это было так неожиданно, что Петя даже остановился:
– Что ты говоришь?!
– То, что ты слышишь.
– Зачем это тебе надо? - невольно вырвалось у Пети.
– А зачем тебе? - сказал Гаврик, с силой нажимая на слово 'тебе', и глаза его зло и упрямо заблестели. - Тебе надо, а мне не надо? А может быть, мне это надо еще больше, чем тебе, откуда ты знаешь?
И он уже приготовился рассказать Пете, как вернувшийся из ссылки Терентий сокрушался о том, что мало среди рабочих образованных людей, говорил, что наступает время новых революционных боев, а потом - видимо посоветовавшись кое с кем из комитетчиков - прямо заявил Гаврику, что хочешь не хочешь, а надо экстерном кончать гимназию: сначала сдать за три класса, потом за шесть, а там, смотришь, и на аттестат зрелости. Но ничего этого Гаврик Пете не рассказал.
– Ну как, берешься? - лишь коротко спросил он. - Даю полтинник за урок.
Хотя Петя в первую минуту и растерялся, но все же почувствовал себя весьма польщенным и нежно покраснел от удовольствия.
– Ну что ж… пожалуй, я возьмусь, - сказал он, покашляв. - Только, конечно, не за деньги, а
