Всадники, вперед!
Рог все еще трубил, замирая на востоке, когда они тронулись в путь на запад. Ивар достаточно быстро поднялся, как заметил Гутрум. Рагнарсон вытер губы, сплюнул кровь, затем побежал вместе с ними. Он оказался легкокостным и быстроногим. Некоторое время плевался кровью, но больше не заговаривал. При свете луны его черты казались более странными, чем когда-либо, и почти нечеловеческими. Его следовало бросить на произвол судьбы еще при рождении, мрачно подумал Гутрум, если он так выглядел, когда явился в срединный мир. Так бы и случилось в любой другой семье. Этот человек, наследник Сигура Вольгансона, грозил ему смертью. Ему даже не пришло в голову испугаться, но он жалел, что не убил его.
Граф, продолжал думать он по дороге. Граф! Друг Детства Элдреда. Они могли бы взять богатый выкуп за Бургреда Денфертского, повернуть назад, уплыть домой и провести обеспеченную и легкую зиму в тавернах Иормсвика. Вместо этого им предстоит тяжелый, полный опасности бег обратно. Рог в темноте приведет на то место всадников, и они узнают, что произошло. И они знают местность гораздо лучше эрлингов. Отряд может здесь погибнуть.
Он уже мог бы осесть на земле, подумал Гутрум. Чинить ограды, высматривать дождевые облака перед жатвой. Он даже забавлялся недолго мыслью об этом, пока бежал в темноте по земле англсинов. Но он вряд ли стал бы фермером. Фермеры не уходят в чертоги Ингавина и не пьют из рога Тюнира, когда их призывают покинуть срединный мир. Он выбрал свою жизнь давным-давно. Никаких сожалений под голубой луной и звездами.
Очнувшись, Берн увидел, что луна стоит над лесом. Затем сообразил, что лежит на траве и смотрит вверх на деревья, в темноте, у реки.
Он мочился в переулке и…
Он сел. Слишком быстро. Луна покачнулась, звезды описали дугу, словно падая. Он охнул. Прикоснулся к голове: шишка и липкая кровь. Он выругался, сбитый с толку, сердце сильно стучало. Огляделся кругом, снова слишком быстро: почувствовал головокружение, кровь громко застучала в ушах. Кажется, он что-то держит в руке. Он взглянул на этот предмет.
И сразу же узнал цепочку и молот отца.
Даже здесь, так далеко от дома, от детства, у него не возникло ни сомнений, ни колебаний. Маленькие сыновья часто запоминают каждую мелочь об отце, о самой внушительной личности в окружающем мире. Этот человек заполняет собой весь дом, а потом, уходя снова на корабле с драконом, оставляет после себя пустоту. Таких подвесок, как эта, тысячи, но нет ни одной в мире, сотворенном богом, точно такой же.
Он замер, прислушиваясь к журчанию реки по камням, к пению сверчков и лягушек. Над водой и тростником летали светлячки. Лес чернел за рекой. Только что произошло нечто такое, чего он не мог даже вообразить.
Берн попытался размышлять, но у него болела голова. Его отец никогда не был человеком, с которым все ясно и легко. Но если можно сделать какой-то вывод из того факта, что он сидит здесь и держит в руке подвеску Торкела, то она заключается в следующем: отец хочет, чтобы он убрался из Эсферта.
Внезапно, с опозданием, он вспомнил об Экке, которого здесь, за стенами, нет, и это говорит о многом. Тут Берн встал, морщась и пошатываясь. Ему нельзя оставаться здесь. У стен города всегда полно людей, особенно сейчас, когда здесь король со всем своим семейством и двором и скоро начнется летняя ярмарка. К северу от города стоит почти столько же палаток, сколько домов в городе. Они видели их раньше, когда приехали.
Найти здесь так много людей было для них полной неожиданностью. Экка очень рассердился, когда они поняли, что происходит в Эсферте и возле него. Эта, как они полагали, недостроенная крепость на побережье, Дренгест, оказалась полностью достроенной, с надежными стенами, хорошо защищенной, и множество кораблей уже теснилось в гавани.
Совсем не похоже на то место, на которое можно совершить набег силами пяти кораблей и скрыться, как их уверяли. А сам Эсферт, якобы полупустой, открытый для нападения, которое войдет в легенду, был полон купцов и войск англсинов. И король Элдред находился там со своей дворцовой стражей. Экка буркнул, что это не ошибка, не неверно истолкованные сведения. Очевидно, наемникам солгал тот человек, который заплатил за набег.
Ивар Рагнарсон, наследник Вольгана. Тот, кого, как шептались все вокруг, несомненно, следовало убить, когда он показался из утробы матери, белый, как призрак, безволосый, плохо сложенный — каприз природы, недостойный жизни и своего происхождения.
Именно его происхождение его спасло. Каждый знал эту историю: как вёльва в трансе говорила с его отцом и запретила ему убивать ребенка. Рагнар Сигурсон, по характеру нерешительный, слишком осторожный и никогда не отличавшийся силой (отпрыск отца, который был самым сильным из людей), оставил ребенка в живых, и тот вырос странным, чужим и злобным.
Берн имел свое мнение насчет вёльвы и ее транса. Но это не имело значения. Он совершенно не знал, что ему делать. Экка был его спутником на корабле, их вместе послали сюда на разведку. Наемники Йормсвика не бросают своих товарищей, разве что никакого другого выхода не остается; они связаны друг с другом клятвой и общей историей. Но это был первый поход Берна, он еще мало знал, он не знал, должен ли в этом случае вернуться назад, чтобы доставить срочное сообщение. Следует ли вернуться в Эсферт, когда ворота откроются на рассвете, и поискать Экку или найти Гиллира в лесу, где они оставили коней, и поспешить назад, к кораблям, с предупреждением?
В этом ли смысл подвески Торкела и того, что он оказался тут в одиночестве? Может, Экку захватили? Убили? А если нет, что произойдет, если он вернется к кораблям вслед за Берном и спросит, почему его товарищ уехал без него? И как, собственно говоря, Берн выбрался за стены? Как это объяснить, Берн не имел понятия. А что, если Экка прискачет назад, а корабли уже уплывут, потому что Берн скажет им, что разумнее повернуть обратно?
Слишком много противоречивых потребностей, слишком много мыслей лезет в голову. Колебания, которые он сам выдумал (еще один сын сильного отца?). Он сомневался, пока стоял, пошатываясь, в одиночестве, у воды, достаточно ли у него прямолинейности для такой пиратской жизни. Ему было бы гораздо легче справиться со всем этим, подумал он, если бы у него так сильно не болела голова.
Что-то привлекло его внимание на юго-востоке. Костер, горящий на холме. Он смотрел на этот огонек в темноте, увидел, как тот померк, снова появился, опять исчез, вернулся. Через мгновение он понял, что это передают сообщение. И понял, что оно не сулит ему ничего хорошего, как и тем, кто ждет у кораблей… или отряду Гутрума, высадившемуся на берег южнее.
Костер принял решение за него. Он продел голову в цепочку отцовской подвески и сунул ее за ворот туники. Эта подвеска должна была сказать ему о том, что какой-то друг (его отец — друг, какая ирония) вынес его из Эсферта. Если ему полагалось находиться за пределами Эсферта, это означало неприятности в городе. А он знал, что там их ждут неприятности, они видели это сегодня утром, когда входили в ворота в плотной толпе людей, прибывших на ярмарку. Они планировали остаться только на одну ночь, разузнать, что смогут, в тавернах, вернуться обратно на берег утром и доставить вести — и предостережение.
А теперь сигнальные костры освещали ночь. Это место никак нельзя было назвать безопасным для высадки отряда. У этого города крепкие стены и сильный гарнизон, они это уже узнали, а в Эсферте полно народу. Ему надо доставить это сообщение, это важнее всего. Он вздохнул, постарался прогнать прочь гневную, тяжелую мысль о том, что его отец находится где-то здесь, в ночи, неподалеку и, по-видимому, принес его на это место, как ребенка. Берн повернулся спиной к освещенному факелами Эсферту и вошел в речку, чтобы перейти ее вброд.
Он уже был на середине реки, которая оказалась нехолодной, когда услышал голоса. Он тут же бесшумно лег в воду, среди камыша и лилий, оставив над водой только голову, и стал прислушиваться к голосам и стуку собственного сердца.
Алун дважды видел это мерцание во время путешествия на восток в Эсферт вместе с Сейнионом.
