больше всего, потом поднесла ее к лицу. Рука стала красной от крови Рауда.
Эдин, с лицом бледным, как у призрака, стоял над ней. Она попыталась сесть. Ей было так больно, словно у нее в боку застрял кинжал, словно что-то сломалось и сместилось внутри. Он немного отступил назад. Корова паслась у него за спиной, в траве по другую сторону от тропинки, щипала траву. Никаких других звуков. Птицы слетались к веткам деревьев в конце дня; поля и деревья, темно-зеленая трава; солнце почти село.
— Я тут тренировался, — в конце концов произнес Эдин, махнув топором. — Проверял, смогу ли рубить. Понимаешь? Увидел тебя.
Кажется, ей удалось кивнуть головой.
— Ничего у меня не получается, — сказал он, снова приподнял слегка топор и опустил его. — Никуда не годится.
Ядвина осторожно перевела дух, прижав к боку ладонь. Она была вся залита кровью.
— Но ты только начал. У тебя потом лучше получится.
Он покачал головой.
— Бесполезный я человек. — Она старалась не смотреть на забинтованный обрубок его правой руки. Его рабочей руки.
— Ты… ты сумел меня спасти, — возразила она. Он пожал плечами.
— Я подошел сзади.
— Какая разница? — сказала она. К ней возвращалась способность говорить, думать. И ей пришла в голову одна мысль. Она испугалась, поэтому заговорила быстро, чтобы страх не успех укорениться. — Ложись со мной сейчас, — сказала она. — Дай мне ребенка. Никто другой тогда меня не захочет. Тебе придется жениться.
И в этот момент она увидела при угасающем свете долгого летнего дня и запомнила навсегда, что он боится и что он смирился с поражением. Это можно было прочесть, как священники читают слова в книгах.
Он снова покачал головой.
— Не-а, так нельзя. Я калека, девочка. Они мне тебя не отдадут. И как я теперь смогу прокормить жену и детей?
— Я прокормлю нас обоих, — сказала она.
Он молчал. Топор — темный от крови Рауда — держал в левой руке.
— Будь все проклято Джадом, — в конце концов произнес он. — Я погиб. — Он взглянул на мертвеца. — Его братья меня теперь убьют.
— Не убьют. Я расскажу священнику и старосте, что случилось.
— И какая им разница? — Он горько рассмеялся. — Нет, я сегодня ночью уйду, девочка. Ты вымойся и ничего не говори. Может, пройдет какое-то время, пока они его найдут. Дай мне шанс уйти.
У нее к этому моменту разболелось сердце, сильнее, чем бок, тупой, жестокой болью, но в тот же самый момент в глубине души она начала презирать Эдина. Чувствовать это было все равно что умереть.
— Куда… куда ты пойдешь?
— Не имею ни малейшего представления, — ответил он. — Да пребудет с тобой Джад, девочка.
Он бросил это через плечо, когда уже отвернулся.
Он оставил ее там, ушел на север, назад по заросшей травой тропинке, в том направлении, откуда она пришла, а потом дальше, за пастбище. Ядвина смотрела ему вслед, пока он не пропал из виду в сумерках. Встала, подняла свой ореховый прутик и погнала корову домой, медленно шагая, прижав ладонь к боку и оставив в траве мертвого человека.
Она решила, прежде чем подошла к первым домам, что не послушается Эдина. Он оставил ее лежать там и ни разу не оглянулся. Они были обручены и должны были пожениться.
Она пошла домой прямо в таком виде, с кровью Рауда на лице, волосах и руках, на всей одежде. Она видела ужас — и любопытство — на лицах людей, пока гнала корову по деревне. Она высоко держала голову. Ничего не говорила. Они шли за ней. Конечно, они шли за ней. У своей двери она рассказала отцу и матери, а потом священнику и старосте, когда их позвали, что произошло и где. Она думала, что ее снова поколотят, но этого не произошло. Слишком много людей вокруг.
Мужчины (и мальчишки, и собаки) побежали посмотреть. Уже давно стемнело, когда они принесли в деревню тело Рауда. Доложили, как он лежал, когда его нашли, со спущенными штанами, все на виду. Староста поручил двум старухам обследовать Ядвину. Они завели ее в дом и заставили поднять юбки, и обе потыкали в нее пальцами, а потом вышли, хихикая, и доложили, что она осталась нетронутой.
Ее отец владел землей; а кузнец был всего лишь кузнецом. Никто не мог опровергнуть ее рассказ. Прямо там, при свете факелов у их двери, староста объявил дело закрытым с точки зрения королевского правосудия и назвал убийство справедливым. Два брата Рауда утром отправились на север за Эдином. Они вернулись, не найдя никаких его следов. Рауда похоронили в земле позади церкви.
И некоторое время спустя, в эти теплые дни в конце лета, они узнали о набеге эрлингов и смерти графа, доброго друга короля.
Ядвине тогда было почти безразлично, она почти не слушала, вот почему она никогда не была уверена в последовательности и времени этих событий. Она помнила возбуждение и волнение, как священник все говорил и говорил, староста уехал куда-то, потом вернулся. И в один из этих дней к западу от них поднялся черный столб дыма. Они узнали, что, оказывается, это сжигали убитых эрлингов.
Сам король, кажется, побывал там, прямо за лесом и холмами. Этот бой произошел почти прямо на виду у деревни, где они жили. Победа. Для тех, чья жизнь не была почти погублена, как жизнь Ядвины, это событие стало очень памятным.
Позднее в том же году умерла жена кузнеца от осенней лихорадки. Еще двое в деревне также отправились к богу. Через две недели после похорон жены Грин снова пришел к отцу Ядвины, на этот раз от своего имени. Отец человека, который был с ней помолвлен, напал на нее и был за это убит.
Кажется, это ни для кого не имело никакого значения, и уж конечно, не для ее отца. К тому времени на Ядвине появилось нечто вроде облака, некое пятно. Ее отослали к нему в ту же неделю, в кузницу и в дом за ней. Священник благословил их в церкви; у них был священник, который любил идти в ногу со временем. Слишком поторопились, говорили некоторые об этой женитьбе. Другие шутили, учитывая историю Ядвины, что ее отец боялся, как бы и третьего мужчину не искалечили или не убили раньше, чем он сбудет ее с рук.
Никто больше никогда не видел Эдина и ничего о нем не слышал. Кузнец Грин оказался человеком мягким. Она этого не ожидала от мужчины с таким красным лицом и с такими, как у него, сыновьями. Как могла она ждать доброты? У них родилось два сына, оба выжили. Воспоминания Ядвины о том годе, когда она вышла замуж, смягчились и расплылись, на них накладывались другие воспоминания, по мере того как одно время года сменяло другое.
Со временем она похоронила своего мужа и больше замуж не выходила. Ее сыновья потом поделили кузницу со старшими сводными братьями, и она жила вместе с одним из них и его женой вполне сносно. Они уживались, насколько это возможно для двух женщин в маленьком доме. Ее саму похоронили, когда бог призвал ее, на разросшемся кладбище при церкви, рядом с Грином, неподалеку от Рауда, под солнечным диском и дощечкой с ее именем.
“Три вещи, — думал Алун, вспоминая хорошо известную триаду, — радуют сердце мужчины. Мчаться к женщине под двумя лунами. Мчаться в бой о бок с товарищами. Мчаться домой после долгого отсутствия”.
Сейчас он делал третье, возможно, и второе тоже. И не думал о первом с тех пор, когда умер его брат. Сердце его не радовалось.
Он внезапно заметил ветку и пригнулся. Заросшую тропу, которую они выбрали, едва ли можно было назвать тропой. У этого леса не было официального названия ни на одном из языков, ни на языке сингаэлей, ни на языке англсинов. Люди сюда не ходили, разве что на опушку и только при свете дня.
Он услышал за спиной приближение своего незваного спутника. Не оборачиваясь, Алун
