но поезд замедляет ход, чтобы сбросить мой багаж и дать мне возможность спрыгнуть. Индеец с моими собаками ждет меня у Торо.
— А оттуда, от хижины Торо, далеко до места, которое вы называете домом?
— До моей собственной хижины много миль; но я буду дома, всюду дома, когда достигну лесов. Моя хижина находится на низком берегу озера Год, на расстоянии трехсот миль к северу от хижины Торо.
Положив руку на плечо Дэвида, отец Ролан спросил:
— Думали ли вы о моих словах?
— Да. Я заходил сюда, но вы спали.
— Я ни одной минуты не спал. Мне послышался шорох около двери, но, взглянув, я никого не увидел. Вы мне говорили, что едете на запад — в горы Британской Колумбии?
Дэвид кивнул головой. Отец Ролан сел рядом с ним.
— Вы мне не сказали, зачем вы туда едете, — продолжал он. — После того как я услышал вашу историю, Дэвид, мне кажется, я и сам догадался. Вероятно, вы никогда не узнаете, почему я принял так близко к сердцу ваш рассказ и отчего теперь вы мне стали близки. Я понял, что, отправляясь на запад, вы просто скитаетесь, тщетно, бессмысленно пытаетесь убежать от чего-то. Разве не так? Вы убегаете, стараетесь отделаться от того, от чего нельзя спастись бегством — от воспоминаний. В Японии и на островах Южного Ледовитого океана можно помнить так же хорошо, как на Пятой авеню в Нью-Йорке. Вам не путешествия нужны, Дэвид. Вам нужно вернуться к жизни. А для того чтобы снова вдохнуть в вас мужество и жизнерадостность, нет лучшего средства, чем это!
Отец Ролан указал рукой во тьму ночи.
— Вы понимаете под этим бурю, снег?..
— Да, бурю, снег, солнечный свет и леса — десятки тысяч миль нашей Северной страны, край которой вы только и видели. Вот что я хотел сказать. Но прежде всего я думал об ужине, который ожидает нас у Торо. Хотите вы слезть со мной и ужинать в хижине француза, Дэвид? Потом, если вы решите не сопровождать меня к озеру Год, Торо доставит нас и ваш багаж обратно на станцию. Это будет великолепный ужин или завтрак! Я уже сейчас ощущаю его запах. Мне кажется, я слышу, как Торо ругается из-за опоздания поезда, и я готов держать пари, что у него уже наготове и рыба, и филе из лося, и куропатки. Ну, что вы скажете? Сойдете вы вместе со мной?
— Это слишком соблазнительное предложение для голодного человека.
Отец Ролан усмехнулся.
— Голод! Вот настоящее средство богов, когда ремень затянут не слишком туго. Если я хочу узнать характер и качества человека, я спрашиваю об его аппетите. Если у человека хороший аппетит, он не воткнет вам ножа в спину. Я — гастроном, Дэвид. Я предупреждаю вас об этом, пока мы не слезли у хижины Торо. Я люблю поесть, и француз это знает.
Отец Ролан так весело потирал руки, его лицо так оживилось от предвкушения ужина, что Дэвид заразился его хорошим настроением. Он схватил руку отца Ролана и потряс ее, прежде чем осознал, что означает его жест.
— Я сойду с вами у хижины Торо! — воскликнул он. — А потом, если я буду себя чувствовать так, как сейчас, а вы не потеряете охоты к моему обществу, я отправляюсь с вами в Северную страну.
Слабый румянец появился на его щеках. Его глаза заблестели. Отец Ролан, заметив происшедшую в нем перемену, обеими руками сжал руку Дэвида.
— Когда вы кончили рассказ о женщине, я уже знал, что у вас великолепный аппетит, — возбужденно воскликнул он. — Я знал это, Дэвид. И я хочу вашего общества — так хочу, как никогда не хотел общества кого-либо другого.
— Это меня удивляет, — произнес Дэвид с легкой дрожью в голосе. Он внезапно освободил руку и вскочил на ноги.
— Посмотрите на меня! — воскликнул он. — Я — физическая развалина. Вы не станете отрицать этого. Посмотрите на мои руки. Я никуда не гожусь. Я очень ослабел. Аппетит, о котором вы говорили, миф. За целый год я ни разу не поел, как следует. Почему вы хотите иметь меня своим товарищем? Почему вы думаете, что вам будет приятно возиться с таким больным неудачником, как я, в вашей суровой стране? Или к этому побуждают вас ваши моральные принципы?
Дэвид Рэн тяжело дышал. Его лицо залилось румянцем, когда он заговорил о своей слабости.
— Почему вы хотите, чтобы я пошел с вами? — спросил он. — Почему вы не предложили этого другому человеку, со здоровой кровью и неиспепелившимся сердцем, а предложили мне?
Отец Ролан собрался было заговорить, но спохватился. С быстротой молнии в нем произошла таинственная перемена: его глаза потухли; лицо омрачилось, словно тень страданья прошла по нему. Через секунду он заговорил:
— Я руководствуюсь в данном случае не принципами, Дэвид. У меня есть личные, эгоистические причины хотеть, чтобы вы были со мной. Возможно, что я нуждаюсь в вас больше, чем вы будете нуждаться во мне.
Он протянул руку.
— Дайте мне ваши квитанции. Я пройду в багажный вагон и распоряжусь, чтобы ваш багаж сбросили вместе с моим.
Дэвид отдал квитанции. Когда отец Ролан ушел, он сел. Впервые за много месяцев он почувствовал интерес к жизни. Ночная непогода и все случившееся зажгли в нем странный огонь. Новые силы начали бороться с его болезнью. Его мысли больше не возвращались к тому, что он оставил на востоке. Он думал о женщине, но о той женщине, которая сидела в третьем от него вагоне. Его преследовали ее прекрасные глаза, отчаяние и странная скорбь, светившиеся в их глубине. Не только несчастье и безнадежность, но и трагедию видел Дэвид в этих глазах. Он решил рассказать отцу Ролану об этой пассажирке и отвести его к ней.
А кто такой отец Ролан? Дэвид впервые задал себе этот вопрос. Этого маленького человека окружала какая-то тайна, столь же странная и непонятная, как и та, которую он уловил в глазах женщины. Осторожно заглянув в купе, он видел, как отец Ролан сидел, прижавшись в углу у окна. А несколько позже он видел, как женщина забилась в свой угол. В эти минуты в них было что-то общее. Почему отец Ролан предложил ему, а не кому-либо другому отправиться вместе на Север? И, развивая эту мысль, Дэвид Рэн подошел к другому, еще более удивительному вопросу: почему он принял предложение?
Он стал пристально всматриваться в темноту, как бы ища в ней ответа. Только теперь он заметил, что буря утихла. Вместе с тем немного посветлело. Прижавшись лицом к стеклу, он мог различить темную стену леса. По стуку колес он знал, что два паровоза развили большую скорость. Он взглянул на часы: было четверть двенадцатого. Поезд двигался уже полчаса и, вероятно, к полуночи прибудет на узловую станцию.
Дэвиду показалось, что прошло всего несколько минут, когда его часы тихо пробили полночь. Одновременно раздался пронзительный свисток паровоза, и показались тусклые огни станции. Как сообщил отец Ролан, поезд должен был стоять здесь пятнадцать минут. По слабо освещенной платформе взад и вперед пробегали люди, предлагая проголодавшимся пассажирам кофе, сандвичи и горячий ужин.
Дэвид снова подумал о женщине, ехавшей в третьем вагоне. Ему хотелось знать, не сошла ли она здесь. Он подошел к двери купе и с полминуты поджидал отца Ролана. Очевидно, тот задержался из-за каких-то недоразумений, которые, быть может, Дэвид мог бы уладить. Он колебался, не зная, направиться ли ему к отцу Ролану или последовать властному побуждению пройти назад в третий вагон. Ему хотелось посмотреть, очнулась ли заинтересовавшая его женщина от своей задумчивости и там ли еще она. По крайней мере, так он думал, входя в третий вагон.
Вагон оказался пустым. Женщина ушла. Даже старый господин, ходивший на костылях, вышел, привлеченный громкими криками официантов. Подойдя к тому месту, где прежде сидела женщина, Дэвид остановился и хотел было повернуть назад, как вдруг его взгляд случайно обратился в сторону окна. Он уловил облик чьего-то лица, повернувшегося в его сторону. То было ее лицо. Она заметила Дэвида и узнала его. Казалось, одно мгновение она колебалась. В ее глазах снова появился какой-то блеск, губы задрожали, словно собираясь что-то произнести. Затем женщина исчезла из поля его зрения, слившись с темнотой. Некоторое время Дэвид продолжал пристально всматриваться в поглотивший ее мрак. Когда он отошел от окна, его взгляд упал на диван, на котором она сидела; на диване что-то лежало.
