Выстрелив в этого человека, Филипп слишком ясно открыл перед ним, кто он такой и каковы его цели. И, спасая свою шкуру, Брэм был бы дураком, если бы тотчас же не отделался от своего неожиданного опасного врага.
А затем Филипп вдруг увидел его снова, опять таким же, каким видел его и в первый раз при бледном мерцании звезд. И его поразило, что Брэм был совершенно безоружен. Едва он это сообразил, как его быстро окрылили надежды. Он стал искать вокруг себя дерево повыше. С дерева же он всегда сумел бы отразить нападение волков и перестрелять их всех по одному. С ним были ружье и револьвер и было достаточное количество снарядов. Все преимущества могли бы быть на его стороне. Но если только у Брэма имеется ружье, а он будет сидеть на дереве, то…
Он надел на себя лежавший у костра полушубок, наполнил себе карманы патронами и стал разыскивать подходящее дерево. Оно оказалось в ста ярдах от места его стоянки. Это была корявая, приземистая сосна, дюймов шести в диаметре, росшая на открытой полянке. Он знал, что эта полянка может посодействовать ему в нанесении поражения волкам. С другой стороны, если при Брэме окажется вдруг ружье, то игра Филиппа будет проиграна. Сидя на дереве и четко вырисовываясь на светлом фоне ярко освещенного звездного неба, он будет представлять собою для Брэма превосходную цель. Брэм пристрелит его, не целясь. Но для Филиппа оставался только один выход, и он должен был его использовать.
Глава VI. ОДИН ЗА ДРУГИМ
Час спустя Филипп поглядел на часы. Было около полуночи. К этому времени его первое напряжение дошло до крайней точки. Из глубины Баррена до него не доносилось ни малейшего звука, все молчало и среди низкорослых деревьев, так что он ниоткуда не мог ожидать успокоения своим нервам и ободрения. Он ожидал, что вот-вот, каждую минуту, к нему может вернуться Брэм, со своими волками, что он не услышит шагов этого человека и прыжков его животных до той самой поры, пока они не будут совсем уже близко от него. Два раза над его головой пролетела громадная сова. В третий раз она бросилась на пробежавшего через кустарник зайца, и Филиппу казалось, что это приходит ему конец. Маленькие белые лисицы, любопытные, как дети, ужасали его. Сколько раз, благодаря им, он вздрагивал от страха, а два раза даже должен был взлезть от них на дерево!
Затем наступила реакция, его нервы стали приходить в порядок, и пульс уже не стучал так, как до этого. Филипп стал задавать себе вопрос, действительно ли для него миновала опасность, в которой он был так уверен всего только один час тому назад. Возможно ли, чтобы Брэм испугался его выстрелов? Он не верил этому. Менее всего он мог считать трусом этого человека, который показался ему при свете звезд таким гигантом. И он быстро представил себе лицо Брэма. Теперь, после почти невыносимого напряжения всей нервной системы, стояло у него перед глазами нечто, чего он не мог себе объяснить и что так ясно выражалось на лице у Брэма. В нем было выражение чего-то до безумия дикого и в то же время чего-то страдальческого, как у человека без всякой надежды. В этот момент, когда чувство самосохранения заставляло Филиппа прислушиваться к малейшему звуку, он более уже не испытывал в себе того возбуждения, которое захватывает всегда человека, охотящегося на человека. Он не мог бы объяснить такую резкую в себе перемену, такую быструю реакцию в своих мыслях и чувствах, какая произошла в нем, дав место неожиданно появившейся в нем симпатии к Брэму.
Он ожидал и все менее и менее стал испытывать страх перед волками. С особенной ясностью он стал теперь, когда миновало время, представлять себе Брэма: его угрюмый взгляд, загнанный вид даже тогда, когда он сам гнал своих волков, его абсолютное одиночество, когда он вдруг остановился, чтобы прислушаться к вою и крикам своих единственных друзей — зубастых животных. Несмотря на его ужасные крики, которые он посылал волкам, и на дикость его смеха, раздавшегося среди белой ночи после выстрелов Филиппа, Брэм все-таки не показался ему сумасшедшим. Филипп слышал о людях, которые сошли с ума от одиночества. Он даже знал одного — Пеллетье, жившего на самом краю света за Полярным кругом. Он наизусть выучил дневник, написанный этим Пеллетье на двери его хижины. Вот то действительно было сумасшествие! Смерть пришла к Пеллетье как желанный друг. На него же походил и Брэм, целые годы проводивший без всякого общения с людьми, — и все-таки…
Мысли Филиппа перешли на женские волосы. Сидя в хижине у Пьера Брео, он и вида не подал о том подозрении, которое явилось у него тотчас же. Со своей стороны, молчал и Пьер, если и у него тоже возникло подобное же подозрение. Он боялся высказать его из страха. Теперь же Филипп был охвачен им вполне. Он знал, что человеческие волосы могут сохранять свою свежесть и блеск до бесконечности, и не считал невозможным, что Брэм мог владеть ими уже целые годы. Вполне естественно было предположить, что он выменял их на что-нибудь у какого-нибудь белого человека, когда еще не был вне закона, и что какая-нибудь фантазия или суеверие заставили его иметь их при себе. Но Филипп уже перестал руководствоваться одними только доводами рассудка. Против его рассудка восстало сознание, которое настойчиво подсказывало ему, что эти волосы только недавно были срезаны с женской головы. Он не мог представить даже самому себе каких-либо логических доказательств этому, но в то же время не находил возможным и возражать вполне против такого предположения. С Брэмом живет или жила женщина; и всякий раз как ему приходили на ум длина, красота и редкая волнистость шелковых нитей, находившихся сейчас при нем, у него в бумажнике, — он не мог не содрогаться от одной только мысли, что эта женщина могла быть белой.
Брэм и белая женщина! И притом женщина с такими волосами, как эти!
Филипп слез с дерева, затем целый час проходил взад и вперед по опушке, причем все его чувства находились в высшей точке напряжения. Затем он вновь развел костер, прерывая каждую минуту свое дело, чтобы вновь и вновь прислушаться к каждому подозрительному звуку. Было очень холодно. Несколько времени спустя он заметил, что сперва очаровывавшие звуки северного сияния теперь превратились уже в неприятный шепот. Звезды стали светить уже не так ярко, и ему стало вдруг казаться, что они отходили от него все дальше и дальше, чтобы оставить его одного. Это умирание звезд всегда интересовало его. Это было одним из чудес Крайнего Севера. Ему казалось, что тысячи невидимых рук действовали под самыми небесами и невидимо тушили звезды, сперва по одной, затем по две, а потом и целыми созвездиями. Это всегда предшествует в течение целого часа неприятной и хаотической темноте, которая наступает перед самым рассветом на Севере, и именно этой-то темноты он теперь и боялся, сидя в одиночестве перед своим костром.
В этот-то самый час непроницаемой тьмы и мог неожиданно появиться Брэм. Возможно, что именно ее-то он и дожидался. Филипп посмотрел на часы. Было уже четыре. Опять он отправился к своему дереву и стал поджидать. Через четверть часа стало так темно, что ему уже не было видно и того дерева, около которого он стоял. А Брэм все не приходил. Перед самым рассветом Филипп вновь развел огонь — это уже в третий раз — и принялся за приготовление себе завтрака. Ему хотелось кофе как можно крепче, и он засыпал его вдвое больше, чем обыкновенно. А в семь часов утра он уже был готов продолжать свой путь далее.
Он стал теперь уже твердо верить в то, что какая-то таинственная, но в то же время и могучая сила заставила Брэма Джонсона отказаться от такого подходящего случая, чтобы расправиться истекшей ночью со своим врагом. И вот, идя теперь вдоль опушки леса на самом краю Баррена, он испытывал полное равнодушие к тому, чтобы захватить как-нибудь Брэма и арестовать его. Во всем этом приключении оказалась одна вещь, которая стала его интересовать гораздо более, чем сам Брэм. Это была золотая петля. Не через самого Брэма, а именно только благодаря его следу, он мог бы добраться до ее разгадки. Там он узнает всю ее тайну, а, может быть, даже и трагедию, если только вообще эта петля может что-нибудь означать. И он оценил редкий и исключительный случай, который предоставил ему возможность следовать за Брэмом, когда тот отступал. С человеком он мог еще справиться, если бы явилась необходимость с ним сразиться, а уж с волками расправа была бы коротка.
Час спустя Филипп осторожно вышел к тому месту, где волки заели карибу насмерть. На целых двадцать футов в окружности весь снег оказался плотно утоптанным лапами животных, и вся эта арена была залита кровью и усеяна кусками мяса, обглоданными костями и клочьями шерсти. Филипп мог отлично
