машины толкают друг к другу не любовь, о которой мы читаем и грезим, а страсть, и что каждая из этих машин, будь то мужчина или женщина, может быть сломана или разбита, в смысле нравственном, машиной другого пола, если обстоятельства будут благоприятствовать. Вы меня понимаете? Моя теория разрушала семейный очаг, семейное счастье, все нравственные понятия. Она была ужасна. Я изложил ее в медицинских журналах и написал на ее основе книгу. Но мне недоставало доказательств, практических доказательств. И я пустился в эксперименты.
Казалось, он забыл о существовании Филиппа и продолжал:
— Я стал почти преступником, я не думал о человечестве, меня ничего не интересовало за пределами моих научных изысканий. Я сам был машиной, холодной, бесстрастной, совершенно не думавшей о женщинах и тем самым опровергающей свою собственную теорию. Совершенно хладнокровно, не думая о последствиях, я начал доказывать себе свою правоту. Это было ужасно, ибо существование моей теории влекло за собой горе и унижение испытуемых объектов. Когда я теперь думаю об этом, меня охватывает ужас. Я решил произвести опыт над шестью машинами — тремя молодыми людьми и тремя женщинами. Мой план был таков: никто из них не будет знать, какую роль он или она играет, и каждая пара будет постоянно встречаться и сталкиваться — не в обществе, заметьте, ибо, по моей теории, обстоятельства должны благоприятствовать. С помощью вполне надежного и оплаченного агента я нанял мужчин. С помощью другого агента, женщины, нанял женщин. Одна из них была послана в глухое местечко в сотне миль от Бразильского побережья в качестве гувернантки несуществующего американского семейства. Туда же был послан мужчина якобы на предмет изысканий для вымышленного концерна. Вы понимаете?
— Да, начинаю понимать, — ответил Филипп.
— Поселок, куда они попали, состоял всего из дюжины лачуг, — продолжал доктор, вновь начиная шагать по комнате, — там не было никого, кроме них, кто понимал бы хоть слово по-английски. Обстоятельства благоприятствовали. Они постоянно встречались. Они должны были либо подтвердить, либо опровергнуть мою теорию о том, что мужчина и женщина лишь слепые орудия страсти. Я знал, что они останутся там на все три месяца, установленные мной для эксперимента, так как я платил им большое жалованье. Когда девушка не нашла никакого американского семейства, ей сообщили, чтобы она дожидалась его приезда. А молодому человеку, естественно, навязывали различные дела и поручения.
— Понимаю, — сказал Филипп.
— Вторая пара, — продолжал доктор, заставляя себя сесть на стул напротив Филиппа, — была послана таким же способом на заброшенный пост на Крайнем Севере. О названии этого поста я, по некоторым соображениям, умолчу. Третья пара поехала в малярийную местность в Центральной Америке. Вы, вероятно, думаете, что все это очень странно или даже глупо. Но мы в нашей научной работе часто делаем с виду странные и даже бессмысленные вещи… Итак, я взял шестимесячный отпуск и поехал смотреть результаты своего эксперимента.
Прежде всего я отправился в Рио-де-Жанейро и оттуда добрался до того поселка, где жила моя первая пара. Пять недель прошло с тех пор, как я получил последнее письмо от них, до того дня, как я пришел к ним.
И знаете ли вы, куда меня повели, когда я изъявил желание посмотреть на объекты моего опыта? — Он уронил на пол недокуренную папиросу, его голос звучал хрипло. — Как вы думаете, куда меня повели?
— Не знаю, — взволнованно сказал Филипп. — Куда же?
— Меня привели к двум свежим могилам на окраине села. Вскоре я узнал всю историю. Девушка, томясь от безделия, занялась обучением ребят. Она была прямо ангелом. Жалкие, полунагие женщины рассказывали мне все это через переводчика. Дети оплакивали ее, когда она умерла. Мужчины посадили цветы и молодые деревья на ее могиле и на другой могиле тоже. То была дивная любовь, чистейшая, изумительная. И этой любви радовался весь поселок. А поселок был расположен в отвратительном месте на берегу болотистой реки. Летом там безжалостно палило солнце и начиналась какая-то странная эпидемия. Исход болезни был обычно смертелен, множество народа умирало, а мои объекты — мужчина и женщина — трудились, не покладая рук, облегчали больным их страдания, поддерживали в них бодрость. К чему рассказывать дальше, — крикнул вдруг доктор. — Сначала умер он, а через неделю умерла она, и я их убийца.
— Во имя науки было совершено много ошибок, — с трудом промолвил Филипп. — Это была одна из таких ошибок. Ваша теория оказалась неправильной.
— Да, она была неправильной, — сказал доктор несколько тише. — Я спас себя ценой их смерти. Моя теория умерла вместе с ними, и я помчался в Центральную Америку, — его голос понизился почти до шепота. — Ничего не случилось, я нашел ее, к счастью. Я полюбил ее, и моя теория была опровергнута дважды, будь она проклята тысячу раз. Она — моя жена, и я — счастливейший человек из смертных, если бы не эти воспоминания, преследующие меня. Прежде чем жениться на ней, я рассказал ей все, и мы вместе пытались загладить мое преступление.
Я узнал, что у покойного была мать, которую он поддерживал, и что родители девушки живут в Мичигане на маленькой ферме. Мы послали его матери десять тысяч долларов, и ее родителям столько же. А третья пара отправилась сюда. Когда я вернулся с юга, я узнал, что большинство моих чеков было возвращено банку. Я писал письмо за письмом, но не нашел этой пары. Я послал на Север моего агента, но он вернулся ни с чем. В форт Смит они даже не заглядывали. И вот я сам приехал сюда, чтобы найти их. Быть может, вы в ваших последних скитаниях окажете мне содействие. Вот почему я рассказал, вам все это — в надежде, что вы поможете.
Лицо доктора приняло прежнее холодное выражение, и он повернулся к одной из коек.
— А теперь, — сказал он с натянутым смехом, — я приму ваше предложение и лягу спать. Спокойной ночи.
Глава XIV. РЕЗУЛЬТАТЫ ИСПЫТАНИЯ
Прошел уже час после того, как доктор лег, а Филипп все не спал и думал о том, что ему удалось услышать. А когда уснул, ему снилась история доктора. Каким-то неизъяснимым образом эта история произвела на него глубочайшее впечатление, он мучительно хотел узнать, чем кончился эксперимент доктора. Утром он проснулся, горя желанием продолжить вчерашний разговор, но доктор разочаровал его. В течение дня он ни единым словом не касался своей миссии на Севере, и всякий раз, когда Филипп пытался навести разговор на эту тему, он ловко уклонялся, как бы давая понять без слов, что вчерашний разговор исчерпан и что возобновит его только тогда, когда доктору понадобится физическая помощь Филиппа. Доктор напряженно рассказывал о своем доме, о красоте и доброте своей жены и о прибавлении в их семье, которое они ждали к весне. Они говорили на городские темы, о политике, о клубах, о спорте. Доктор не любил общества, хотя благодаря своей профессии принужден был играть в нем некоторую роль. Филипп вполне разделял эту нелюбовь, и это сблизило их еще больше. Они проводили часы за часами, играя в криббедж засаленной колодой Пьера, а на третий вечер пели старые студенческие песни, которые оба давным-давно забыли. В этот вечер они решили провести еще сутки в хижине Пьера, а потом двинуться в форт Смит.
— Там у нас есть шансы найти их, — как бы случайно обронил Филипп, когда они раздевались.
— Шансов мало, но все же поиски начнутся оттуда, — ответил доктор, — я больше надеюсь на Чиппеуей, где я уже напал на след. Я послал туда моего индейца.
Они легли спать. Филипп не знал, сколько времени он проспал, когда его разбудил легкий шум. Совершенно бессознательно, не открывая глаз и не шевелясь, он начал прислушиваться.
Опять раздался шум — тихие, спокойные шаги около его койки. Все еще не шевелясь, он открыл глаза. Керосиновая лампа, которую он, ложась спать, потушил, горела. Освещенный ее тусклым светом доктор стоял полуодетый, напряженно прислушиваясь.
— В чем дело? — спросил Филипп.
Доктор вздрогнул и повернулся к печке.
