данном этапе развития и “отражением” в психосоциальной среде. Если то и другое в большей мере расходятся, чем согласуются, то Я-концепция, так же как и внешняя адаптация, оказывается под угрозой и требует пересмотра как чувства собственной идентичности, так и отношений со средой. Диффузия же идентичности, напротив, является синдромом, типичным для пограничной патологии (Якобсон, 1964; Кернберг, 1970), характеризующимся диссоциированными друг от друга состояниями Эго и отсутствием интеграции не только Я, но также Супер-Эго и мира интернализованных объектных отношений. Существует связь между кризисом идентичности и Эго-идентичностью: чем стабильней индивидуальная базовая Эго- идентичность, тем лучше человек оснащен для преодоления кризиса идентичности; чем жестче требования окружающей среды к установленной Эго-идентичности, тем выше опасность срыва для тех, чья структура идентичности имеет дефекты.
Клинический дифференциальный диагноз между кризисом идентичности и диффузией идентичности требует тщательного исследования поведения подростка и его прошлых и текущих субъективных переживаний. Мятежный вызов авторитарности может сосуществовать с поведением, диаметрально противоположным декларируемым позициям протеста. Интенсивные любовные отношения, верность могут присутствовать одновременно с бестактным, пренебрежительным, даже безжалостным и эксплуатирующим поведением. Однако при рассмотрении отношения подростка к его явно противоречивым Эго-состояниям и действиям мы обнаруживаем, что невротичные и нормальные подростки отличаются от своих более дезорганизованных сверстников, страдающих диффузией идентичности, базисным ощущением эмоциональной целостности. Для проведения этой дифференциации особенно полезны следующие характеристики (Кернберг, 1978): способность испытывать чувство вины по поводу своего агрессивного поведения, признаваемого таковым по прошествии эмоциональной вспышки; озабоченность и искреннее желание исправить его последствия; способность к установлению длительных неэксплуатирующих отношений с друзьями, учителями или другими взрослыми, а также более или менее реалистическая оценка глубинных черт этих людей; последовательно расширяющаяся и углубляющаяся система ценностей – будь то ценности конформистские или находящиеся в оппозиции к тем, что доминируют в культурном окружении подростка.
Практическая ценность этого дифференциального диагноза состоит в том, что благодаря ему мы можем достичь определенной обоснованной уверенности в стабильности установившейся Эго- идентичности подростка и, соответственно, в том, что смятение и конфликты, характеризующие его влюбленности и любовные отношения в целом, не являются отражением пограничной или нарциссической личностной структуры. Типичные клинические проявления сексуальных конфликтов в подростковом возрасте – диссоциация нежности от сексуальной возбудимости, дихотомия асексуальных идеализируемых объектов и сексуально обесцененных объектов противоположного пола, сосуществование чрезмерного чувства вины и импульсивных проявлений сексуальных побуждений – репрезентируют конфликты от нормального до тяжело невротического уровня и тем самым составляют диагностическую проблему. Но диффузия идентичности, напротив, с определенностью указывает на серьезную психопатологию, при которой сексуальные конфликты являются лишь начальной точкой для долговременных нарушений нормальной любовной жизни.
Профессионалу в сфере психического здоровья, имеющему дело с подростками из бесправных социальных групп, таких как молодежь гетто мегаполисов Северной Америки, мое описание конфликтных любовных отношений, основанное на данных, полученных из исследований американских подростков, принадлежащих к среднему классу, может показаться не слишком адекватным. От подростков из семей с хаотической семейной организацией, постоянных очевидцев или жертв насилия, включая сексуальное, едва ли можно ожидать развития способности к формированию целостного мира интернализованных объектных отношений, не говоря уже об интегрированном Супер-Эго. В этом случае установление любовных отношений весьма проблематично, и внешняя, полная сексуальная “свобода” может соединяться с резким ограничением способности к той преданности другому, которая связана с близостью. Отсюда возникает соблазн приписать проявления психопатологии и неспособность к установлению любовных отношений воспитанию и социальной среде. В этой связи только что описанные характеристики нормальной структуры идентичности могут быть полезны для разграничения тяжелой психопатологии и адаптации к своей, находящейся в неблагоприятном положении и, возможно, антисоциальной подгруппе. Крайне патологическая социальная структура при дезорганизованности семейных отношений способствует развитию психопатологии, но поверхностная адаптация к патологическому социальному окружению отнюдь не исключает базисной полноценности развития подростка, хотя и маскирует ее.
Реактивация эдиповых конфликтов и борьба, связанная с вытеснением эдиповых сексуальных стремлений, – главные бессознательные мотивации в сепарации подростка от родительских объектов и развитии социальной жизни внутри группы сверстников. Протест по отношению к принимавшимся прежде поведенческим нормам и ценностям родительского дома сопутствует поиску новых ценностей, идеалов и поведенческих норм, за которыми подросток обращается к учителям, являющимся предметом восхищения, и к постоянно расширяющемуся вокруг него миру. Строгое соблюдение групповых правил в раннем подростковом возрасте свидетельствует о сохранении господства морали латентного периода, которая укрепляет диссоциацию между возбуждающей, хотя и обесцененной сексуальностью, и постепенно развертывающимся “тайным” индивидуальным ресурсом способности к нежности и романтической любви. В мальчишеских раннеподростковых группах сознательно декларируется возбуждающая, однако анально окрашенная концепция генитальности, диссоцированная от нежности, в то время как тягу к нежным и романтическим отношениям с противоположным полом члены этих групп держат при себе – этот факт находится в контрасте с типичной ситуацией в группах девочек раннеподросткового возраста. Идеализированное и романтизированное представление девочек об обожаемом мужском объекте составляет часть “тайных”, интимных выражений генитального желания.
В позднем подростковом возрасте критической задачей является развитие способности в сексуальной близости. Для ее решения должна быть утверждена интимность пары, в противовес конвенциональным сексуальным нормам и ценностям не только соответствующей взрослой социальной группы, но и собственной группы сверстников. Отношения между этими двумя группами теперь становятся важны. В периоды относительной социальной стабильности и в относительно гомогенной социальной среде культуры подросткового и взрослого миров могут находиться в гармонии, допуская сравнительно легкий переход из одного в другой для новых пар. При таких условиях следование подростковым ценностям, постепенное освобождение от них и принятие ценностей взрослого мира без чрезмерно жесткого усвоения конвенциональности являются более или менее простыми задачами.
Но при существовании резких расхождений между этими двумя мирами – например, если подростковые группы принадлежат к депривированным субкультурам или обществу, переживающему острые, разделяющие социальные и политические конфликты, – позднеподростковые группы склонны жестко следовать определенным идеологическим установкам в окружающем взрослом мире. Например, социальное давление на колледжи в направлении за или против “политической корректности” или позиции по отношению к наркотикам, феминизму, меньшинствам или гомосексуализму могут способствовать регрессивным групповым процессам в позднеподростковом возрасте и затруднять для пары установление собственной ниши.
К тому же подростки с тяжелой патологией характера и диффузией идентичности склонны испытывать особенно сильную потребность строго придерживаться ценностей своей подростковой группы. В этой связи полезно рассмотреть вопрос о том, насколько подростковая влюбленная пара способна сохранять независимость от давления окружающих групп. В период контркультуры хиппи 60-х идеологией подростковых групп была неограниченная сексуальная свобода. Тогда многие юноши и девушки скрывали сексуальную скованность и связанную с ней психопатологию за фасадом внешней “сексуальной свободы”. За “раскрепощенным” сексуальным поведением подростков-хиппи часто таилась мазохистическая, нарциссическая или истерическая патология. И в некоторых сообществах 90-х годов групповые давления в подростковых группах консолидируются вокруг конвенционального страха перед опасной мужской сексуальностью. Это может сдерживать формирование сексуальных пар, связанных зрелыми любовными отношениями, и способствовать регрессивным садомазохистическим сексуальным взаимодействиям. Такая динамика часто наблюдается у подростков с тяжелой патологией характера, находящихся на стационарном лечении.
