Министерства внутренних дел.
— Не, правда, не хотел. Так, зашел о поэзии поболтать.
— Слушай, Казанова, ну что в тебе бабы находят? Понятно, будь ты действительно бандитом, который за каждый поцелуй по полсотне баксов отстегивает. Или Кевином Кестнером.
— Любят меня за душу беззлобную и сердце чистое.
— Сказал бы я насчет души. Духовный малый с большим пистолетом…
— Я бы попросил!
— Заметьте, господа, — поддержал Гончарова Белкин, — товарищ Казанцев чем-то напоминает Наполеона. Тот вроде тоже шпагу в такие моменты не снимал. Костик, у тебя большое будущее. Про тебя рекламу снимут, типа «Всемирная история, банк „Империал'“. Казанова Великий. Я, между прочим, пистолет в сейфе оставлял, когда был холостым. Чтобы не уперли или чтоб он не пальнул в самый неподходящий момент.
— Смейтесь, жеребцы, смейтесь. Что еще от вас ожидать можно, кроме солдафонского юмора?
— Да уж не поэзии Виктюка. Вообще-то, это режиссер. Ты блесни в следующий раз эрудицией. Когда артистом представляться будешь.
— Ты бы, Паша, лучше вообще помалкивал. Может, тебе про командировку в Томск напомнить? Когда ты в поезде на верхней полке ухитрился. Герой, даже я так не могу. Я забыл, что ты там дамочке на уши повесил? Ах да — мол, член союза художников. Импрессионист. Еду на открытие собственной выставки. Ух, двуликий Анус!
— Кто-кто?
— Анус.
— Костик, анус не может быть двуликим. Это не лицо, это ниже. Двуликий у нас Янус.
— Без тебя разберусь.
— Ну-ну.
— Господа, вас бы кто со сторону послушал — подал голос Белкин. — Два офицера милиции делятся опытом клейки баб. А как же кодекс чести сотрудника?
— Можно подумать, что у сотрудника между ног жезл гаишный или свисток. Или что это машина для посадки граждан в тюрьму.
— Ты не улавливаешь разницы между служебной и физиологической необходимостью.
— Глупости. Помнишь «мокруху» в общаге? Если б я тогда с соседкой убитого не перепихнулся, до сих пор бы «глухарь» висел. Со знаком качества. Ты думаешь, она мне расклад на допросе дала? Ага! Как же. А «французский насморк» я, между прочим, потом за свой счет лечил!
— Взял бы с оперрасходов. Написал бы рапортину. Так и так, заработал гонорею на службе Отчеству. Прошу возместить расходы на лечение. Подписали бы в одни ворота.
Спор прервал вошедший Таничев. Следом плелся Николай Филиппович, хозяин квартиры на Вишневке.
Все как по команде смолкли, не желая раскрывать посторонним ушам маленькие секреты оперативно-розыскной деятельности.
— Садись, — кивнул Петрович на свободный стул.
Хозяин сел.
— Слышь, мужики, мы, по-моему, с товарищем не до конца разобрались. Он нас, кажется, своей клубникой с истинного пути сбивает.
— Ах вот оно как?! — гневно-удивленным голосом произнес Белкин. — Он у нас, значит, двуликий Анус. Товарищ, тебя разве не предупрежу дали, что врать в данном кабинете опасно для жизни? Ты плакатик на двери видел?
Николай Филиппович опасливо оглянулся на двери.
— Поэтому на раздумья дается минута. Как в «Что, где, когда».
— А, а потом?
— Потом бить будем, — цинично-спокойно ответил Белкин. — А ты что хотел? Чтобы поговорили и отпустили? Спасибо, Николай Филиппович, вы нам очень помогли. Если вдруг что вспомните, обязательно позвоните. Обязательно… Нет, уважаемый, такие разговоры нынче не катят. Время не то. Потому что этого самого времени чертовски не хватает, ввиду резкого увеличения преступности и такого же резкого уменьшения процента раскрываемости. Товарищ Анус, вы, кстати, думайте, минута идет, а я вроде рекламной паузы.
— А я читал в газетах, что сейчас в милиции не бьют…
Присутствующие переглянулись.
— Ну, правильно пишут, — вновь ответил за всех Вовчик. — Конечно, не бьют. Всех подряд. А то уж совсем бы нелепо было — приходит человек в милицию с заявой, а ему в морду… Нонсенс. Само собой, никто не собирается лупить и тех, кто чистосердечно рассказывает о своих подвигах или подвигах сограждан. Но, к сожалению, много и таких, кто предпочитает врать или недоговаривать. Тут уж никуда не денешься. Приходится по брюху. В конце концов, вся история юриспруденции говорит об эффективности этого метода. И самое обидное-то, мужичок, что, может, в другой раз я б с тобой и стаканчик пропустил, и за жизнь покалякал. Может, ты в самом деле хороший мужик, в душе… Но как говорил Бумбараш: «Не в тебя я стреляю, а во вредное нашему делу донесение». Потому что не мне это надо, мужичок, и, вон, не Паше, не Петровичу… Убийца, знаешь ли, сейчас жрет, гуляет, баб трахает… А парнишке тому едва восемнадцать стукнуло. Так-то, знаешь ли. Настроение у нас сегодня не важнецкое. В общем, все, время вышло. Давай. По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее… И все в том же духе.
Николай Филиппович начал нервно мять в руках свою кепку:
— Вы только не подумайте, что я испугался. Вас испугался. Но вот сами же говорите, что сейчас творится…
— Понимаю, дорогой, понимаю. Жизнь нынче действительно стоит не дороже баночки «Краша». И, честное слово, мне порядком надоела всякая высокая болтовня о моральном долге помогать органам правосудия, потому что даже пацан сейчас знает: лишнее слово здесь — лишний шанс получить пулю там. И все дружно молчат. Кричат только, когда их грабят или убивают. А что кричат, а? «Милиция!», — кричат. Никто еще не кричал: «Тамбовцы-казанцы! Меня грабят, помогите!» Верно? Но ты, Филиппыч, пойми, что, была б кому-то нужда заставить тебя все забыть, давно бы заставили. Без уговоров или денег. Плавал бы ты сейчас где-нибудь в голубых озерах Ленинградской области с веревкой на шее. Так что не дрейфь. Не такая ты птица, чтобы на тебя охоту устраивать. А что касается терзаний твоих, то никто здесь не собирается перед тобой протокол класть и расписываться заставлять. Как говорил товарищ Жеглов: «Ты уж скажи, а я постараюсь, чтобы тебя никто на „перо“ не посадил».
Николай Филиппович еще раз глубоко вздохнул:
— Это из-за Марата, наверное.
— Мы догадались, что не из-за куртки и старых кроссовок.
— Я тогда случайно дома оказался. За продуктами в город приехал. Марата не было. Я в комнату заглянул к нему — вещи упакованы. Решил дождаться. Ведь не собирался съезжать-то! Часов в двенадцать он приехал. Перепуганный весь, дерганый. Я ему: «Ты что, съезжаешь?» А он не ответил, сам спрашивает: «Коля, ты вчера случайно не приезжал?» Я: «Нет, конечно, на даче был». Он еще больше занервничал. По квартире долго бегал, потом звонил куда-то, ругался с кем-то на своем, на кавказском.
— Почему ругался?
— Может, и не ругался, но взволнован был не в меру. А после и говорит мне: «Я уезжаю, Коля, давай рассчитаемся». Тогда-то мы и поскандалили из-за электричества…
— Это мы в прошлый раз слышали. Что-нибудь новенькое изобрази.
— Потом в комнату меня пригласил, отстегнул сто тонн сверху платы и говорит: «Запомни, Коля, я у тебя не жил, и ты меня не знаешь. Вот телефон, если кто-нибудь на днях будет меня искать, дай знать. Мне дай знать, а не им». Я ему: «Понятное дело». Все, потом он укатил.
— На такси?
— На такси. Шепнул на прощанье, что, не дай Бог, болтану где, меня из-под земли достанут. Я посидел немного дома — и на вокзал. Клиента искать нового. Вот Юру и надыбал. А на другой день на дачу вернулся.
