— С ума сошел?!
— А у предков?
— У нас никто не курит. И чем это от тебя так несет?
Мне крайне неловко. Несет, наверное, здорово. Но я не виноват, что в милицейских номерах напрочь отсутствуют самые элементарные кондиционеры, а влажная уборка делается только в том случае, когда сержант забудет вывести узника в туалет.
— Пожрать бы… Потом расскажу.
Джерри покачала головой и ушла на кухню. Она меня знает: если уж не хочу, из меня клещами слова не вытянешь.
Я отключил дозвон. Перерыв. «Хай-блэк» перешел к криминальной хронике. Потому и перерыв. Для меня это теперь животрепещущая тема. Живо-живо трепещущая. Я очень надеюсь, что говорящая голова не упомянет некоего Николая Томина, одного из лидеров санкт-петербургской наркомафии, у которого сотрудниками милиции изъято при обыске пятьдесят кило марихуаны. И всевидящая видеокамера не передаст на экраны изображение заспанной рожи упомянутого субъекта.
— Накануне из Национального музея совершена, пожалуй, самая крупная кража за последнее десятилетие. Неизвестные преступники проникли в один из залов, где сейчас выставляются произведения всемирно известного мастера Шквар-целли. Украдены несколько офортов и золотая статуэтка «Диана на закате». Шедевры оцениваются примерно в сто миллионов долларов. По версии созданной оперативно- следственной группы, к похищению, возможно, имеют отношение работники музея, поскольку злоумышленники были знакомы с системой сигнализации и точно знали местонахождение картин. Так или иначе, это преступление может нанести серьезный урон и без того обедневшему культурному достоянию страны.
В Центральном районе совершено несколько дерзких налетов на квартиры. Во время одного разбойного нападения хозяин квартиры, молодой предприниматель, был застрелен из пистолета. Согласно версии правоохранительных органов, все налеты были совершены одной и той же преступной группой. Стоимость похищенного приближается к ста тысячам долларов. Ведется следствие…
Ну что они все про доллары, а? Другой темы нет?
Я жму кнопочку, говорящая голова беззвучно шевелит ртом, словно рыба в аквариуме, а я по новой завожу автодозвон и с первой же попытки прорываюсь в свою квартиру. Теперь главное — выдержка. Очень спокойно, тихо, голосом, полным раскаяния:
— Мама, это я…
Хорошо, что Джерри на кухне, у этого телефона сумасшедший динамик, слышно на пять метров. А содержание монолога на том конце провода исключительно приятное. Успеваешь только скромно вставлять:
— Да, мама, конечно, мама…
Но постепенно волны откатывают, буря превращается в бриз, что является хорошим признаком. К вечеру я буду прощен. Остается придумать, куда меня занесло ночью, а заодно спросить, где бы взять бумажку с портретом президента Франклина. Хотя бы на время, попользоваться.
Мать, кстати, уже пять минут занимается телефонным воспитанием, а задать наипростейший вопрос «Сынок, а может, у тебя неприятности, может, тебе денег надо?» так и не догадалась. Но я мать не виню, это она от радости, что я жив-здоров. Криминальную хронику по десять раз на дню передают, можно призадуматься… А неизвестность всегда всякие кошмары рисует. Чего только не передумаешь.
— Хорошо, мама. Я у Юли. Сейчас приду.
Уже твердой рукой трубка кладется на аппарат. Сейчас я не приду. Мать все равно ждать не будет, уйдет в столовую, а у меня исключительно важное дело. Попробуй-ка за девять дней раздобыть полмиллиона при полном отсутствии твердого источника доходов, моральном падении и полнейшей деградации личности. Да, мистер Том, вы деградирующая личность. Милиция, наркотики… Завтра дойдет до краж из музеев и разбойных нападений на жилье. Дойдет, дойдет… И сами будете виноваты. Вместо того чтобы овладевать знаниями, строить светлое будущее, гармонично развиваться, целыми днями шляетесь по рынку в поисках легкого заработка и приключений на юную задницу.
А что? Я — потерянное поколение. Не в том смысле, что меня кто-то потерял, а в том, что я не могу себя найти. Я не могу найти достойного применения своему развивающемуся телу и пока не окончательно испорченной душе. Учиться? Увольте. Пять лет потей, бедствуй на стипендию, чтобы потом попасть в жидкую прослойку, называемую при социализме интеллигенцией, и до старости зарабатывать двадцать долларов в месяц, просиживая штаны в одной из контор. Не-не, я ошибся дверью.
Бизнес? Очень заманчиво, но, имея желание, я не располагаю возможностями. Нет так называемого «начального капитала». И самое обидное, что его никто не предлагает. Сам? С удовольствием, но в моих услугах почему-то никто не нуждается. Молодой человек, понимаете, дело в том, видите ли… Пошел вон, короче.
Остается рынок. Само собой, не тот, про который говорящие головы трещат: «Мы идем к рынку!». Остается получерный районный рынок площадью пару га, где потерянное поколение ищет себе применение, местные бизнесмены наращивают свои начальные капиталы путем спекуляции, прикрытой красивым словом «коммерция», местные бандиты — путем попрошайничества, прикрытого красивым словом «охрана», а местные нищие — путем вымогательства, прикрытого красивыми словами «умерла мама».
Ну, и так далее. Вот какой я крутой правдолюбец и обличитель! Всех насквозь вижу. А поэтому отстегнули бы, что ли, сотню долларов? Ну, пожалуйста.
Нашего рынка нет на карте города, нет в справочнике «Весь Петербург». Он
— результат дарованной народу свободы перепродажи. Вроде как аллергия на сладкое. Съел конфетку — прыщик. С аллергией поначалу пыталась бороться местная администрация. Довольно традиционным лекарством с не латинским названием «ОМОН». Ничего не получилось. Аллергия только прогрессировала. Старая медицинская истина — почесал, ну, и разнес инфекцию. Вскоре лечение прекратилось. Как поговаривают, кто-то из «медперсонала» администрации взял. Короче, рынок жил, рынок жив и, вероятно, будет жить. Пока есть кому брать.
Вернулась Джерри-Юлия.
— Матери позвонил?
— Позвонил.
— Так где ты был?
— А сколько мне лет? Сколько я еще должен отчитываться, где бываю, где ночую, с кем гуляю и чем занимаюсь? Сколько вы за мной с носовым платочком бегать будете? Вот, Коленька, лужица, не наступи, а вот, Коленька, ветерок дует, не простудись, а вот, милый мой, «МММ», не сдавай туда денежки, осликом станешь.
— Никто за тобой бегать не собирается, — чеканя каждое слово, медленно произносит Джерри. — И сюда я тебя не звала, сам явился, а поэтому сбавь оборотики, Ко-лень-ка…
Я, не отвечая, взял приготовленный бутерброд с финской колбасой. Юлькины предки только в «супере» затариваются, можно надеяться, что не отравлюсь. Хотя черт его знает, «супер» «супе-ром», а люди-то везде одинаковые.
На вкус колбаса воспринимается нормально, и я быстро приканчиваю два оставшихся бутерброда, запивая их чайком «Пиквик».
Юлька молчит и смотрит на стенное панно. Мне неожиданно хочется обнять и поцеловать ее, но я гневно гоню эту мысль прочь, давя на корню свои мужские инстинкты, находя их в данную секунду абсолютно не своевременными. Есть у нас делишки и поважней.
— Юль, слышь, тут такое дельце… Ты предкам не говори только. Ну, и матери моей тоже, если увидишь. Мне надо денег. Тысяч триста хотя бы… Очень надо. В долг, конечно. Ты бы у своих не могла попросить, а? Ну, соври там что-нибудь… Подружка в институте замуж выходит, на свадьбу надо, залетела, теперь вот расписываться придется. Или еще там что. А, Юль?
— Серьезно? Всего триста тысяч? А почему не три миллиона?
— Я скромен, как и все великие. Ну, попроси, а? В натуре.
— А личико тебе «Клерасилом» не вымыть? Чтоб прыщиков не было? Тоже мне, умненький юноша.
