А они — не волнует нас соседний дом, а вы, если не хотите по хорошему, съедете по плохому. На тот свет. Срок дали, кажется, неделю.
Я Валеру-то уговаривать принялся. Не майся дурью, давай переезжай, снова соседями будем. Кто его знает, зачем они приходили? Какая тебе разница, где лежать, а смена обстановки, наоборот, на пользу. Он на меня давай кричать: «Никуда я уезжать не собираюсь, здесь родился, здесь и помру!». А Марине говорит — сходи в исполком, да в милицию заяви. Нет такого закона, чтобы людей без их желания из квартиры выселяли, пускай даже на другую, более хорошую площадь. Замки купим покрепче. Ничего, никто нас не выгонит.
Я-то, зная Валеру, сразу понял — бесполезно спорить.
— Это единственный раз, когда им угрожали?
— Я не знаю. Мне они не говорили, а может, не хотели говорить. Я как-то спросил, ходила ли Марина в милицию. Она ответила, что нет. Выходит, не угрожали.
— У вас были какие-нибудь подозрения после их убийства? Я имею в виду, подозревали ли вы кого-нибудь? В частности, тех приходивших парней. Или вы тоже думаете, что их просто ограбили?
— Не знаю, Володя. Все могло быть. Брать-то у них нечего. Имелись накопления кое-какие, золотишко, но все это мелочи. Из-за этого троих убивать? Мы с Игорьком тоже долго думали, но так ничего и не решили. Не знаю, одним словом.
— Минуточку, когда вы беседовали с Игорем?
— Ну, когда он освободился. А куда ему еще податься? Ни у Валеры, ни у Марины близких родственников в городе нет, так, седьмая вода на киселе. Он мой адрес узнал по справочной и приехал. Возмужал парень. Я пустил его, где-то с месяц он у меня жил.
Жалко Игорька. Он не столько по родителям убивался, сколько по Анечке. По ночам ее звал. Я уши затыкал, не мог слышать. Тяжело. Шесть годков она его ждала, а всего месяца им не хватило. Он мне фотографию Анечкину показал, старенькую такую, где она девочка совсем, из студенческого билета вырванную. Им тогда, в 87-м, свидание устроили, кажется, за то, что Игорек признался. Минут двадцать всего. Тогда он эту фотографию у Анечки и забрал. Ждать ее попросил. Она и так бы его ждала.
Игорек дрянью какой-то колоться стал, чтоб забыться. Пил сильно. Я отговаривал:
Держись, мол, парень, не надо в яму-то скатываться. Не знаю, послушал, нет, потому как через месяц он уехал.
— Куда?
— Кажется, в Саратов. К Аниным родителям. Что ему в Питере-то делать? Гол как сокол, угла своего и то нет. Его ж выписали, и под расселение он, стало быть, не попал. А там квартира есть, да и родители Анечкины вроде не чужие люди, они только рады будут.
Здесь бы пропал Игорек.
— Он адреса не оставил?
— Обещал звонить оттуда.
— Звонил?
Егорыч вздохнул:
— Не звонил. Да я и не сержусь. Понимаю парня. Зачем лишний раз рану незажившую тревожить…
— Но жизнь-то не кончается.
— Верно, конечно.
— И с того времени от него не было никаких сигналов?
Хозяин еще раз вздохнул:
— Не было.
Егорыч разлил остатки вина по стаканам, приподнял крышку люка и крикнул:
— Витек, тару прими.
Бутылка улетела вниз, в подставленные руки.
— Вот такие дела.
Собеседники кивнули друг другу и допили «Монастырскую избу».
— Петр Егорович, постарайтесь вспомнить тот месяц, что Игорь жил у вас. Точнее, события того месяца. Чем он занимался, может, кого приводил, куда звонил?
— Заниматься-то ему особо нечем было. Несколько раз в милицию ходил, в исполком.
На кладбище через день. А так все на диване лежал. Гостей не было. Старые друзья, что до посадки с ним водились, разъехались да разбежались. Понятно, какой он теперь друг, с тюрьмой за плечами? Звонить — звонил, но я не вникал и не спрашивал.
— Деньги были у него?
— Да откуда, если он с моей пенсии занимал?
— Вернул?
— Вернул. Перед отъездом. Сказал, что перезанял где-то.
— Еще один, может быть, странный вопрос. Как он вам показался — после зоны, я имею в виду, по характеру, по сути, если хотите? Зона ведь очень сильно меняет человека.
— Игорек изменился. Даже если не брать в расчет его беду. Словами это, правда, трудно объяснить. Он стал злее.
— Вы сказали, что тогда, после угроз, они сменили замок, значит, наверняка не открывали двери чужим, особенно когда остались одни в доме. И все-таки открыли. Кому они могли открыть?
— Ну, Володя, вы многого хотите, я же не ясновидец. Что, купиться не могли? Почта, из жилконторы там, еще что-нибудь.
— Ночью?
— Они тогда письма от Игоря ждали, как раз по срокам должно было прийти, а ящики почтовые хулиганы сломали.
— В каком таксопарке он работал?
— Ой, кажется, в Московском районе, рядом с Ленинским. Да, он там меньше года шоферил. Погодите, Володя, а вам что, Игорь нужен?
— Да, есть информация, что то убийство все-таки связано с его пребыванием на зоне.
Серьезная заморочка, — соврал Белкин, чтоб не вызывать лишних подозрений,
— поэтому хотелось бы переговорить с Игорем. А он разве не писал ничего?
— Да вроде нет. У него ж в каждом письме половина для Анечки. А так писал, что сошелся с хорошими людьми, в обиду не дают, да и он сам старается марку держать.
Новичкам тяжело всегда.
— Да, все верно. Значит, сейчас Игоря нет в городе? Точно?
Петр Егорович сделал еще один глубокий вздох:
— Один раз мне показалось…
— Что?
— С месяц где-то назад… Мне показалось, что я его видел. Я ездил в центр по делам. И там, на Гороховой, возле одного ресторана, вроде «Огонек». Может, я ошибся. Слишком невероятно.
— Так что, что?
— Там стояла машина. Не наша, заграничная. Такая большая, черная. Из нее вышел парень. Правда, он был в черных очках, и видел я его мельком, секунды две, не больше.
И все-таки, мне показалось, это был Игорек.
— Так показалось или нет?
— Не могу сказать, Володя. Я после-то прикинул. Как он тут оказаться мог? На такой машине, в таком шикарном костюме. Да вряд ли. Наваждение. Я часто Игорька вспоминал, могло и померещиться.
— Простите, а вы не пользовались в то утро услугами вашего погребка?
— Если честно, было. Грамм двести принял, скрывать не стану.
— У вас есть фотография Игоря?
— Только очень маленького. Новый год мы отмечали вместе, давно, где-то в семьдесят пятом.
— Да, тогда действительно не пойдет. Все, спасибо, Петр Егорович, извините за беспокойство.
