что не будет подписывать никакого заявления, не появится перед судом присяжных и даже не станет опознавать ребят.
— Из-за дурной славы?
— Из-за этого и из-за работы.
— У нее есть на то основания.
— И веские.
— И вы пришли снова, чтобы уговаривать ее?
— Н-нет, — сказал Хэнсон. — Во всяком случае, не за этим.
А что касается визита к вам, он чисто личный. Представляю, — с ехидцей продолжил он, — Адель и Герман тоже забегали вас проведать.
— Забегали? — устало переспросил Роджерс. — Каждый раз, как я поднимал глаза, то видел только ее. Догадываюсь, Бротц к ней присоединился, как только вернулся с дежурства.
Хэнсон ухмыльнулся:
— Они здорово вам благодарны. В данный момент вы можете смело выдвигать свою кандидатуру на любой пост — два голоса вам обеспечены. Потому что если бы не вы, то вместо того, чтобы торчать целый день тут, Адели пришлось бы стоять в зале какой-нибудь похоронной компании и принимать соболезнования, записывать пришедших проститься в траурную книгу и выслушивать родственничков, которые годами пили и ели за счет Бротца и теперь дудели бы ей в уши: «Говорили же мы тебе: не выходи замуж за полицейского». — Хэнсон посерьезнел. — А Герману осталось меньше двух месяцев до пенсии. Не знаю почему, но в важные моменты непременно что-нибудь да случается. — Тут его улыбка вернулась. — Конечно, он временами меня доводит до белого каления. Особенно когда что-нибудь утверждаешь. Он никогда полностью с тобой не соглашается. Только долбит свое: «Ну, я не знаю». Но мне будет не хватать их обоих. Просто смотрю на них, когда они вместе, и мне сразу становится лучше. Полагаю, можно даже сказать, что они поддерживают мою веру в людей.
— И каким же это образом?
Лейтенант Хэнсон задумался:
— Трудно объяснить. Но когда занят такой работой, как у меня, когда не остается времени на то, чтобы выходить в общество, а если остается, то не до частых визитов… Когда три четверти женщин, с которыми встречаешься, проститутки, женщины легкого поведения или замужние изменщицы, то бишь женщины деградировавшие или продающие себя тем или иным образом. И с мужчинами то же самое. Большинство из них — воры, наркоманы, сутенеры или сорящие деньгами альфонсы. Наступает время, что начинаешь думать, что весь мир прогнил и что неплохая идея, если на него кто-нибудь сбросит бомбу. — Хэнсон продолжал: — И тут видишь семейную пару, такую, как Адель и Герман. Они женаты дольше, чем я служу в полиции. Но каждый раз, как Адель смотрит на него, ее лицо до сих пор светится, как неоновая реклама. И ей наплевать на то, что он не выглядит как голливудский супермен или что у него торчит живот, и что он так и не заработал состояния, и что теперь, когда он выходит на пенсию, им придется жить на еще меньшие деньги. Она видит только одно: его. И Герман платит ей тем же. Точно. Конечно, когда мы проезжаем в полицейской машине мимо какой-нибудь малышки на улице, он смотрит на крутую маленькую попку и думает, как было бы здорово провести, время с ней. Таковы все мужчины. Но если самую красивую проститутку поместить в одной спальне, а его жену — в другой и предоставить ему выбор, то парень даже колебаться не станет.
— Им повезло, — заметил Роджерс.
Хэнсон перехватил свою соломенную шляпу другой рукой:
— Ну, я просто забежал посмотреть, как вы тут. Доктор сказал мне, что все просто замечательно, никаких осложнений. — И добавил серьезно: — А еще сказать, что наша работа была бы гораздо легче, если бы было побольше таких людей, как вы. Вы просто отлично обезоружили этого негодяя. И если бы вы не сделали этого, Герман, вероятно, был бы мертв. — Он положил руку Роджерсу на плечо. — Поэтому спасибо, брат. От меня и от всех наших ребят.
После того как лейтенант ушел, Роджерс лежал, ощущая приятный вкус славы во рту.
Его братья и их жены, его племянники и племянницы часами говорили о том, какой он храбрый. Его мать цеплялась за каждого проходящего мимо двери палаты и говорила о том, какой герой ее мальчик Лео. Даже некоторые репортеры прислали ему букеты с карточками. Но эта похвала исходила от профессионала. Хэнсон считает, что он совершил храбрый поступок.
Не по собственной воле он был вынужден прочувствовать на собственной шкуре то, что могло бы произойти в сражении. Верно, в его случае врагом был несовершеннолетний подросток, но юнец был одного с ним роста и веса. И к тому же он был так накачан наркотой и так перепуган тем, что ему придется отвечать за участие в изнасиловании мисс Дейли, что дрался как бешеный.
Роджерс, пока боролся с Джо-Джо за нож, испытывал самый что ни на есть настоящий страх.
Но он выдержал. Он сделал то, что должен был сделать. Если это называется храбростью, значит, он храбрый. А услышанное от лейтенанта Хэнсона «Спасибо, брат» можно приравнять по крайней мере к медали «Бронзовая звезда», которую дают за отвагу.
Одним неприятным моментом меньше. Теперь ему остается написать бестселлер. Или по крайней мере ходкую книжку, продажа первого издания которой в твердой обложке сможет оправдать издателю аванс.
Наверняка он просит у Бога не так уж и много.
Глава 20
Теперь, когда действие успокаивающих, под которым она находилась почти постоянно со вчерашнего вечера, почти прошло, когда Энн с Корой, банальные, как клише, ушли и ей предоставилась возможность основательно поразмышлять о себе и своих сестрах по полу, Мери Дейли пришла к выводу, что большинство женщин — суки.
«Слаще», чем были Кора и Энн, и быть нельзя. Как только они вернулись из дюн и узнали о случившемся, то бросились в госпиталь.
Какая жалость, что именно с ней произошел такой ужас!…
Теперь-то она жалеет, что не поехала с ними в дюны?… А вот они провели там время преотлично… Но ей не стоит ни о чем беспокоиться.
Энн утром позвонит и позаботится о том, чтобы за нее кто-нибудь провел уроки. Она также позвонит директору и сообщит, что Мери больна и доктора посоветовали ей воздержаться от преподавания до конца учебного года.
Кора упакует ее вещи, и они обе потратят сколько понадобится времени, чтобы найти для нее новую квартиру. И конечно же, если кто-то из их общих знакомых выскажет какие-нибудь подозрения или намеки на то, что неназванная «соседка из квартиры рядом» и «очень привлекательная двадцатишестилетняя сотрудница чикагского совета по вопросам образования», как о том говорилось в газетах, — это она, то они, естественно, будут это отрицать.
Мери нащупала рукой открытую сигаретную пачку на металлическом ночном столике рядом с кроватью, сунула сигарету в рот, а потом обнаружила, что медсестра из самых добрых побуждений не оставила ни спичек, ни зажигалки.
Она дернулась было к кнопке вызова у подушки, но нажимать на нее не стала, поскольку ее мысли вновь вернулись к перспективам, предложенным Энн и Корой.
Почему это они естественно будут все отрицать? К чему в такой спешке искать ей новую квартиру? Почему она не может закончить учебный год? Она же не сделала ничего предосудительного! Разве она хотела, чтобы ее изнасиловали?
«Есть вероятность, — размышляла Мери, — что, когда залечатся мои телесные раны, возникнут другие осложнения».
Она очень сомневалась, что ее сбережений хватит и ей не придется отправляться в дом призрения для матерей-одиночек.
