Мотла сейчас был как из балерины самурай, но только если не учитывать силу характера. С характером у Подольского было все в порядке.
По таким проявлениям человеческой натуры Михаил мог считать себя специалистом. Был в Матвее стержень, был! И Равви, если только не поглупел внезапно, должен это понимать. Подольский все равно уйдет, как ни кричи. Он не хочет умирать дома.
– Да, ты прав, – неожиданно легко согласился Матвей и, подойдя к столу, начал разливать по стопкам водку. – Я сейчас не в лучшей форме. И не знаю, сколько еще продержусь. Но думаю, что еще несколько недель у меня есть наверняка. Сергеев пойдет на Север, другого пути у него нет. Я понимаю, что зима, я понимаю, что через степи на Юге можно проскочить, но куда? В Восточную Республику? Я не стратег, но если Сергеев уверен, что его московский друг – человек неглупый, и он действительно неглуп, то восточную границу стережет, как цепной пес. Что там той границы?!
– Ну, не скажи, – возразил Михаил, внутренне понимая, что Матвей говорит правильные вещи.
На месте Истомина он бы еще и награду за голову Али-Бабы предложил. И немалую. Не мог Костя не догадаться, что араб его поимел, как ребенка. Получил все, что хотел, и теперь хочет уйти, не расплатившись. Хотя не в деньгах тут дело, не в деньгах…
– Не скажи, Матвей… Там, конечно, граница не такая, как на Западе, но и не северная. На Севере она и укреплена не в пример – живого места нет. И патрули – россияне, ооновцы, а дальше – белорусы. Нечисти разной в округе полно. А восточную… Что восточная? Восточную я ногами пересекал не один десяток раз, а уж с «Вампирами»… С «Вампирами» мы через нее и грузы тащили, и людей…
– Ага, – сказал Равви грустно. – Таскал. Не вопрос. Пока все глаза закрывали – ты и таскал. Ты что, никогда «погранцов» не покупал? Думаешь, твои «Вампиры», они на «стелсах» летали? Ни хера! На «кукурузниках», на планерах, на дельтопланах! Только при таких делах, как ты говоришь, там сейчас денег не возьмут! Не те теперь расклады, чтобы деньги брать…
– Это смотря сколько дать, – сказал Сергеев. – Деньги не есть проблема. Денег у меня в достатке. Надо будет много – дадим много.
– А если все-таки не возьмут? – спросил Равви и задумчиво почесал щеку. – Или возьмут бабки и тут же сдадут тебя твоему коллеге со всеми потрохами? Им чего? Мораль, что ли, помешает? И рыбку съедят, и на лошадке покатаются. Ты, как я понял, этому чекисту без надобности? Старый знакомец и все такое? Так сдай ему этого Ясира Арафата! На хера он тебе? Да как попу гармонь! Ты что, со своими сотрудничками бывшими не договоришься обо всем? Денег много? Много! Здесь они без надобности? Без надобности! Так просто плати и тебе привезут все на дом! С доставкой! Твои же и привезут! Что я, все эти ваши конторы не помню? Было их, как собак нерезаных…
– Не привезут, – отозвался Сергеев. – Ошибаешься. Было бы здорово, но не привезут. Это сторожа на воротах купить можно. А тут… Тут, Равви, точно не в деньгах дело. Тут политика. Личная императорская гвардия. Их, когда отовсюду поперли, кто пригрел? Вот то-то и оно… Их же нет официально. Они никто. И при этом стоит государю щелкнуть пальцами… Так что про то, чтобы их купить, забудь! Тут, как Крутов скажет… А что его императорское величество скажет, если ему о таких художествах доложат, ты и сам знаешь… Я еще тогда удивился, когда Костя Истомин мне Али-Бабу так запросто сдавал, но подумал, что это Костин бизнес. Мне б задуматься, сопоставить! А я одичал, рубанул по-простому: Костю в коррупционеры записал, Али-Бабу – во взяточники! А тут все сложнее… Так что, верь мне, эту ситуацию мирно решить за деньги не получится. Не прокатит такой вариант, Равви, никак не прокатит.
– Ты чего пацану не налил? – спросил Равви недовольным тоном у Матвея. – Что он, не мужик? Шестнадцать уже. Умирать ему можно, значит, и выпить не возбраняется. Налей человеку.
Ни Матвей, ни Молчун не возражали.
Страсти на время утихли. Минут пять за столом стояла тишина, прерываемая только позвякиванием, постукиванием и скрежетом баночной жести.
Бондарев ел со сосредоточенным выражением лица, смешно двигая бровями вверх-вниз, – думал. И, судя по всему, мысли были невеселыми. К концу трапезы бутылка опустела, как, впрочем, и банки с тарелками. Молчун поставил на буржуйку потемневший чайник и отошел к окну покурить.
– Значит, так, – сказал Равви и откашлялся. – Драться я с тобой не буду, Мотл. Хотя хочется. Вот мне интересно, – не удержался он, – если бы тебе настоящий равви приказал, которого скоро прислать должны, что бы ты тогда делал? Ему б яйца морочил? Или под козырек взял?
Подольский молчал, склонив голову, покрытую редким, как у птенца, белым пухом. По розовой, шелушащейся легкими серыми чешуйками коже макушки ползли пигментные пятна. У Бондарева, который был старше не на один десяток лет, таких пятен было куда меньше.
Матвей умирал. Болезнь разрывала его изнутри, высасывала жизненные соки, истощала плоть, но пока ничего не могла сделать ни с разумом, ни с силой воли. То, что она рано или поздно доберется и до них, не вызывало у Сергеева сомнений. И вот тогда Подольский начнет умирать по-настоящему.
Это дело времени, не более, и поведение Матвея, рвущегося прочь, было, в общем-то, понятно. Он не хотел, чтобы те, кого он любил и уважал, видели, как он превращается в растение. Но это было еще не все. Сергеев никогда бы не подумал об этом, а Бондарев подумал. Так чувствовать друг друга могли бы сын с отцом или родные братья, но кто сказал, что Равви с Подольским были меньше, чем кровные родственники? Они были, возможно, даже ближе, а пролитая вместе чужая кровь и сохраненные ими же чужие жизни роднили крепче общего генеалогического древа.
– Ты для меня настоящий равви, – сказал Матвей хрипло. – Ты же знаешь, равви – это по-еврейски учитель. У меня другого не было. И к религии это никакого отношения не имеет. Ты пойми, дядя Саша, я делаю то, что нужно. То, что должен делать в такой ситуации, я не могу иначе. Не могу я лежать здесь и гадить под себя у всех на глазах. Пускать слюну и выть от боли. Не могу. Я лучше себе пулю в лоб пущу. И еще…
– Ты хочешь попрощаться… – отозвался Равви и внимательно посмотрел в глаза Матвею. – С ней. Все остальное – шелуха. Но Сергеев не идет на Север… Сергеев собирается на Восток.
Над столом повисло молчание. Сергеев откашлялся.
– Ну почему же… – произнес он и принялся прикуривать сигарету. – В общем, появляться надо там, где тебя не ждут… Правильно?
Последний вопрос он, скорее, задал сам себе. И ответа на него не знал.
– Я бы не предлагал Мише идти этим путем, если бы не думал, что этот вариант лучший. – Подольский был сосредоточен и серьезен, и в этой сосредоточенности была видна обреченность.
Так смотрит на приближающуюся цель камикадзе, уже попробовавший смерть на вкус.
– Это четыреста с лишним километров, – возразил Равви, щурясь от табачного дыма. – Заметь, вместо полутора сотен верст. Почти в три раза дальше. Бензина-то хватит, я еще дам с собой, но хватит ли удачи?
Сергеев вздохнул. Четыреста километров по Ничьей Земле, зимой, на ревущем двигателями «хувере», прямо в охраняемую зону трубопроводов. Потом вправо, через минные поля. Да и как объяснить тем, кто будет ждать рандеву с Али-Бабой, почему он не появился на месте встречи. Придется выйти на связь по спутниковому телефону, но не от Равви, иначе его маскировка полетит к чертовой матери. То, что российские и европейские спутники сканировали территорию Зоны, Сергееву было известно достоверно.
Это, конечно, не означало, что на любой сигнал спутникового телефона вниз неслась ракета, но сигнал писали, расшифровывали и дальше отслеживали передвижения и траффик с этой трубки до того момента, пока не решали, что хозяину телефона пора на покой.
Вот тогда могла прилететь ракета. Или сыпалась с низко висящих бортов до зубов вооруженная десантура. Или ревели, вращаясь на турелях, автоматические пушки, превращая абонента в фарш. Или, распушив дымные хвосты, срывались с пилонов НУРСы…
Но, так или иначе, с теми, кто ждет араба, поговорить придется. И еще и ему трубку дать. Проблем будет, как у жучки блох, не меньше. И нет же гарантии, что все получится, нету! Ну, попадет Али-Баба в Восточную Республику мимо сетей Истомина, так это еще не значит, что он завтра же с благодарностью бросится выполнять все договоренности. И не факт, что вообще будет их выполнять. И не факт, что он в Восточную Республику попадет. И не факт, что попадет живым.
Будет забавно, если Истомин выследил людей Али-Бабы и приготовил еще одну ловушку там, под Петропавловкой.
И, вообще, Сергеев еще и не думал, как он будет после всего этого объясняться с Костей и Конторой. На легенду просто не было времени. Или не хватало фантазии. А врать Конторе надо очень убедительно. Контора, она ложь чует по запаху, а потом лжец начинает пахнуть лежалым трупом. Перспектива не радует. Но в жизни всегда приходится выбирать между плохим и очень плохим. И объясняться придется. И врать придется. И все это не гарантирует ни жизни, ни выигрыша. Одни неопределенности. И неприятности там, где есть определенность.
Легче всего было бы отказать Матвею. Оставить Али-Бабу поправляться у Красавицкого, потом, весной, проводить его до границы. Или даже не провожать: дать поджопник у порога, чтобы поскакал в нужном направлении самостоятельно. Свалить все на обстоятельства, ведь они всегда сильнее нас! Не лезть на рожон.
Ну, не получилось! Не сложилось – и все! Не было до этого года никакого Али-Бабы, и ничего – жили себе, не тужили! Да, тяжело. Да, каждый год с лекарствами и провизией становится все хуже. Да, нужно оборудование. Но ведь двенадцать лет мы уже прожили. И, если вспомнить, как все было первые года три-четыре, так вроде сейчас и неплохо совсем. Санаторий, и только.
Перезимуем, перетерпим, поищем еще склады, протащим контрабандой несколько мелких партий антибиотиков. Объективно судя, ну на сколько хватит того, что должен доставить араб? На пару лет? На три года? А если нам господа с сопредельных государств добавят населения? Как у них там с инакомыслящими? Нет дефицита? А если опять появится какая-то зараза, как шесть лет назад, когда на западной границе с людей шкура слазила, как перчатка с руки? Непонятная зараза, никому из врачей не известная. И, вообще, зараза ли это была? Или химия какая? Или радиация? Или радиация с химией? Ведь так никто толком и не изучал… Вымерли люди, и всех делов… Участок небольшой, туда и сейчас никто не суется.
Сергеев вспомнил трупы умерших – мужчин, женщин, детей, более похожие на иллюстрации из анатомического атласа. Они лежали беспорядочно по всему селению, словно кто-то невидимый, могучий и жестокий, настигал их и свежевал одним движением. Михаил шел по мертвой деревне в ОЗК и смотрел на тела через потеющие стекла маски противогаза. Земля была пропитана кровью. Он не чувствовал запахов. На этот раз смерть пахла старой резиной и тальком. Лишенные кожи люди еще некоторое время жили, крича и агонизируя, – в пыли остались следы, словно ползли, истекая черной жижей наружу, огромные черви.
На краю поселения, у самой опушки березового леска, лежала ободранная корова. Совершенно целая, хотя и пролежала мертвой, как минимум, сутки. На ней не было насекомых: ни жуков, ни мух, ни муравьев. Ее не тронуло воронье. Ни куска не съели падальщики-звери, расплодившиеся в невероятных количествах. Она лежала нетронутой, как две капли воды похожая на рисунок с разделочной таблицы. И ею брезговали все живые существа.
Вот тогда Сергееву стало по-настоящему страшно.
Страх этот, как любое стихийное чувство, был иррационален. Сергеев же был обучен сопротивляться иррациональным чувствам, но тут его тренированность была совершенно бесполезна. Ужас, испытанный им в тот момент, был совершенно отличным от всего, что он чувствовал ранее. Глубинный, мощный, как первобытный инстинкт. На его пути возникла проблема, которую силами Зоны не решить! Проблема, которая может превратить всех, по обе стороны границы, вот в такую разделочную таблицу, которая еще недавно мычала… Невидимая, коварная и страшная смерть!
Так что остаться без обещанных лекарств, конечно, плохо, но Михаил мог влет назвать с десяток проблем, которые были страшнее и смертоноснее, чем
