У Сергеева после просмотра той самой кассеты тоже сложилось подобное впечатление. Но делиться им он обязательным не счел. Тем более что для Антона Тарасовича существовал еще дополнительный стимул к действию – ненависть к Блинову. А такой мотив, он, пожалуй, посильнее природной жадности.
– Даже если ты и прав – это дела не меняет, – сказал Михаил. – Все равно нам ко времени не успеть.
Хасан вздохнул.
– Это точно, – вмешался в беседу сидящий слева от Сергеева Пятница. Его прямо так и распирало от собственной значимости и от страха. Сергеев понял, что тот самый запах исходит от него. Еще бы, захватить двоих чуваков, которые считались крутыми парнями! Вот они, сидят рядком и не кукуют! Но все равно страшно: а вдруг какой номер выкинут? – Точно грю… Не успеть вам! И на вашем месте, чуваки, я бы помолился о том, чтобы остаться в живых! Пабло Кубинец шутить не любит!
– Твою мать! – сказала резко Сойка. Голос у нее был низким и хриплым, как у Грейс Джонс. – Рот закрой, удолбыш! Я тебе сейчас яйца оторву за говорливость!
И в ее речи был явно слышен испанский акцент. Теперь и вопрос о том, кто в этой троице старший, тоже был снят.
Кэнди, глядя на молодого, укоризненно покачал головой.
– Рад слышать, сеньорита, знакомые интонации! – произнес Сергеев на испанском. – Как приятно встретить земляка!
Сойка бросила «рэндж» влево и, прижавшись к обочине, включила «аварийку». Для того чтобы стать видимой из-за высокой спинки водительского сиденья, ей пришлось встать.
– Пушку отдай, – приказала она Пятнице. – Вот ему.
Кэнди покосился на Сойку и протянул молодому руку.
– Ты чего? – обиженно спросил Пятница. – Почему, Че?
– Пушку, – повторила она брезгливо. – Это приказ.
– Ну ладно, – сказал Пятница, лениво растягивая слова («Интересно, – подумал Сергеев. – Поет ли он рэп?»), – если надо, я их руками порву! Без базара! На! Держи!
Он сунул «инграм» рукоятью вперед в широкую, как совковая лопата, ладонь Кэнди.
Сойка сделала неуловимое движение рукой. В салоне хлопнуло, словно кто-то решил открыть бутылочку шампанского. Голова у Пятницы мотнулась, словно у резиновой куклы, и что-то с хлюпаньем из нее вылетело. Он задрыгал ногами, задрожал в судороге и сразу же обмяк. Тело съехало по коже сидений еще правее, и он глухо ударил виском в боковое стекло.
Сергеев, стараясь не выпускать Сойку из виду, бросил быстрый взгляд на убитого. Пулевое отверстие красовалось над левой бровью, ближе к переносице. Совсем небольшое.
И пистолет в руках у Сойки был небольшой. Плоский браунинг, старенький, если судить по поблекшему никелевому блеску ствольной коробки, калибра 5.65. На расстоянии более пяти метров – несерьезная игрушка, но на близкой дистанции… Ствол миниатюрного пистолетика смотрел Сергееву точно в лоб, и держала его Сойка настолько профессионально, что и мысли о том, что оружие можно выбить или попытаться отобрать, в голову не приходили.
– Я тебе не земляк, – сказала она без улыбки.
Она была негритянкой, но сейчас, лицом к лицу, Сергеев рассмотрел то, что раньше не имел возможности увидеть. Она не была африканкой. В ней присутствовала большая часть карибской крови, осветлившей кожу и сделавшей черты более мягкими. Ее трудно было назвать даже симпатичной, но и посчитать это слегка асиметричное лицо совершенно уродливым тоже было нельзя. Черты лица были необычны: высокие скулы, тонкий нос, большие глаза, обрамленные частоколом густых ресниц. Одна бровь была чуть выше другой, что придавало всем чертам некоторую неправильность, заметную с первого взгляда. На голове сидела седоватая шапка из плотно прилегающих кудряшек, что сразу же, в совокупности с низким лбом, делало ее похожей на лемура.
– Друзья зовут меня Че. Как Че Гевару. Те, кому я не нравлюсь, – Вонючкой. Ты уже знаешь почему. Ты будешь звать меня Сержант. Потому что я и есть Сержант. Понял?
Сергеев кивнул. Объяснено было доходчиво.
– Ты не узнал меня, сеньор Анхель? – спросила она. – А я тебя узнала. Тогда тебя звали не Анхель. И мы три дня гонялись за вами по джунглям. За тобой и твоим другом. Так что я тоже рада встрече. И если Пабло даст мне такую возможность…
И она улыбнулась так, что у Сергеева в животе возник холодный, вязкий комок.
– …Я обязательно с тобой поговорю. Наедине. Нам есть что вспомнить, да?
Сергеев посмотрел на эту перекошенную ухмылкой обезьянью рожицу и вспомнил эти три дня.
Они бы не выжили тогда, если бы не колоссальное везение, почти непроходимые джунгли, укрывшие их более или менее надежно, и чудовищная наглость Мангуста.
Вместе с Сашкой Кручининым их было полтора бойца (израненный Кручинин, ковыляющий Сергеев – они и идти-то не могли, не опираясь друг на друга!), но волокли они на себе целый арсенал, отобранный у кубинских вояк. Их поимка и уничтожение для регулярных частей и групп СБ было делом часов – не дней, так, тренировочная задача. Им даже не нужно было идти на огневой контакт, достаточно было блокировать пути отхода и ждать, пока беглецы не умрут сами или не рухнут без сил. От понимания этого легче не становилось и раны не затягивались, а вот «спортивная» злость, возникающая от острого чувства безысходности, действовала, как хорошая анестезия.
Куба все-таки остров. Хоть и немаленький, но ставший гораздо меньше с тех времен, когда юный Фидель прятался от контрразведки Батисты в его отдаленных уголках после штурма казарм Монкада. Научно-технический прогресс все-таки! Да и в сравнении с Фиделем Батиста был беспечен и доверчив, как ребенок. Случись тогда, в пятьдесят девятом, на месте кровавого диктатора и американского наймита сам Кастро, и Куба никогда не стала бы свободной.
На вторые сутки побега, когда стало понятно, что погоню не стряхнуть, да и то, что висит у них на хвосте никакая не погоня, а массированная облава, неторопливая и обстоятельная, в которой участвуют лучшие силы службы безопасности, Сергеев принял решение выходить к побережью.
У них был выбор – забиться в мангровые заросли прибрежных болот и умереть там или спрятаться в тростниковых посадках и… тоже умереть. Но на сахарных плантациях смерть могла быть пострашнее – их почти наверняка нашли бы с собаками. По их следу шли хорошо натасканные, рослые и свирепые псы, обладавшие превосходной наследственностью – их предки некогда ловили беглых рабов, безошибочно разыскивая беглецов в чаще тропического леса по одному только запаху страха. Их лай отчетливо доносился из зарослей сахарного тростника, когда погоня подходила совсем близко, – тяжелый, утробный, как кашель туберкулезного больного. От этого «уханья» по спине пробегали холодные волны и на память сразу приходили вересковые пустоши и болота близ родового поместья Баскервилей.
Так что при трезвом размышлении они выбрали мангровые болота, хотя вся разница состояла в том, кому пойти на корм: рыбкам или собакам. Это был действительно рискованный шаг: у Кручинина, испуская гангренозную вонь, начала гнить промежность, а треснувшее колено Сергеева было размерами чуть меньше гандбольного мяча и радикально синего цвета. И грязевые ванны были вовсе не тем, в чем нуждались их искалеченные тела. Но другого выхода они не видели. Остров есть остров – кусок суши, со всех сторон окруженный водой. Для того чтобы с него исчезнуть, нужна лодка, плот, надувной матрас, в конце концов! Самолет, дельтаплан, что там еще приходит в голову? Ах да! Еще для исчезновения отлично подходит база американцев в Гуантанамо, где их, несомненно, ждут с особым расположением! Вот уж кто рад будет чрезвычайно!
Хотя… Уж кто-кто сожрал бы Рауля с потрохами, так это «америкосы»! Весь наркотраффик, идущий в Штаты через Майами, курировал именно он. И все штатовские спецслужбы об этом знали. Только доказательств у DEA не было, а у Сергеева со товарищи они были, и самые что ни на есть достоверные. Впрочем, какие теперь доказательства, теперь и у Сергеева в запасе были одни слова! Но отметать мысль об американской базе как об убежище на крайний случай не стоило. Отличное, надо сказать, место. Не хуже, чем любое другое.
Добраться до Гуантанамо было задачей непростой, но более реальной, чем захват самолета береговой охраны или катера кубинских пограничников, планы экспроприации которых они с Сашей Кручининым уже обсуждали несколько раз.
Вот только сознание того, что прорываться надо через ряды «условно своих» в объятия вероятного противника, вызывало чувство неловкости за саму мысль. И еще одну мысль вызывало: странно, что цель вероятного противника вполне соответствует долгу человеческому, как понимал его сам Сергеев, гораздо более, чем цели бывших союзников. Хотя, если задуматься, никакого парадокса в этом не было.
В их профессии и до того случались разные казусы, вот только читать об этом в учебниках было гораздо безопаснее, чем ощущать смену политических симпатий на собственной шкуре. Нет худшей практики, чем делить мир на своих и чужих! Эти понятия непостоянны – и плюс может смениться на минус в любую минуту. Еще Черчилль сказал: «Нет вечных врагов и вечных друзей. Есть только вечные интересы!» Будь мир устроен иначе, и им бы правили романтики, а на деле им правят прагматики. Ни Рауль, ни его партнер из Картахены романтиками не были. В этой истории, вообще, не было романтиков.
Группа Сергеева должна была сообщить миру, что Куба никакого отношения к торговле наркотиками не имеет. Несколько отщепенцев, организовавших свой собственный бизнес, не в счет! Вот только черт дернул Михаила и его коллег копнуть поглубже, гораздо более глубоко, чем было заказано. Зачем было залезать в тот слой, где уже не действовало обаяние героев-барбудос, где завоевания революции выражались в миллионах долларов, заплаченных дилерами Восточного побережья за сотни килограммов белого с «розовинкой» порошка? Сергеев превосходно понимал, что люди, замешанные в этом бизнесе, не пожалеют ни средств, ни сил на то, чтобы об этой истории никто не сказал ни слова. Просочись информация о делах Рауля наружу – и скандал будет такой, что даже гаванских бездомных котов прибьют к позорному столбу! И кем-то обязательно придется жертвовать! Зная Кастро, сложно было представить, что этой жертвой станет родной брат президента!
Именно так впоследствии и случилось… Мир получил свое жертвоприношение и успокоился. Ничего, собственно говоря, и не изменилось. Разве что самолеты слегка изменили свой курс во время ночных рейдов, а порошок незначительно вздорожал. Это означало, что все, кто канул в небытие во время развязки этой истории, умерли зря.
Но тогда Сергеев не имел возможности рассуждать, глядя со стороны. Тогда он тащил на себе Сашу, а Саша был плох и с каждым часом становился все хуже и хуже. Температура у него прыгала, и он то трясся в лихорадке, то обмякал тряпкой, весь в холодном поту, бледный, как смерть, и совершенно обессиленный. У него начинался сепсис, и с этим ровным счетом ничего нельзя было поделать.
Сам Сергеев был немногим лучше, но в сравнении с Кручининым чувствовал себя богатырем. У Саши в запасе не было и суток – инфекция уже ела его изнутри, и без инъекций лошадиных доз антибиотиков смертный приговор можно было считать приведенным в исполнение. Гнилостные бактерии действовали надежнее, чем пистолет палача. Мертвый Чичо мстил своему убийце. У Михаила же это время было.
По-хорошему им надо было бы сдаться, и тогда их пристрелили бы люди Рауля (была надежда, что прикончат быстро, чтоб чего лишнего не рассказали!) или застрелиться самим, но, как водится у людей, которым терять, в общем-то, нечего, решение было принято противоположное. Если уж выжить не получится, уйти
