«Сними восемьсот с лишним долларов со своего личного счета и открой новый счет на имя „Арвин Паблишинг Инкорпорейтед“. Спроси их, поняли ли они, что твой чек должен выглядеть по-деловому, никаких милых собачек или видов на каньон. Найди человека, которому ты можешь доверять, и оформи на него доверенность на пользование счетом. Когда тебе выдадут чековую книжку, выпиши один чек на восемьсот долларов, и пусть его подпишет твой доверенный. Отошли чек Рэгу Торпу. Это прикроет ненадолго твою задницу».
«Пока». Письмо было подписано «Беллис». Не от руки. На машинке».
«Ну и ну», — снова произнес писатель. «Когда я поднялся, первой вещью, на которую я обратил внимание, была моя пишущая машинка. Она выглядела скорее как призрак пишущей машинки из дешевого фильма ужасов. Еще вчера она была обычным черным конторским „Ундервудом“. Когда я поднялся — с головой, которая была размером с Северную Дакоту — она была вымазана в сером клейком веществе. Последние фразы письма почти не читались. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что мой „Ундервуд“ едва ли когда-нибудь оправится от пережитого. Я попробовал на вкус вещество и отправился на кухню. На столе стояла вскрытая банка с сиропом, из которой торчала ложка. Повсюду между кухней и моей берлогой, которая служила мне в то время рабочим местом, был разлит сироп».
«Кормили форнита», — сказал писатель. «Беллис был сладкоежкой. Во всяком случае, вам так казалось».
«Да. Но даже будучи таким больным и измотанным, я прекрасно знал, кем был мой форнит». Он растопырил пальцы рук.
«Во-первых, Беллис — это была девичья фамилия моей матери».
«Во-вторых, эта фраза — „свихнется, как пьяный барсук“. Это было наше с братом жаргонное выражение, когда мы были детьми».
«И в-третьих, самое неприятное. Эта идиотская ошибка в слове „глупость“. Почему-то я всегда ее совершал. Я знал одного потрясающе образованного литератора, который слово „мышь“ всегда писал без мягкого знака, независимо от того, сколько раз корректоры исправляли ему эту ошибку. Для этого парня, получившего докторскую степень в Принстоне, слово „ужасный“ всегда выглядело как „ужастный“.
Жена писателя внезапно рассмеялась. Смех ее был одновременно растерянным и радостным. «Странно, я тоже иногда делаю эту ошибку».
«Я хочу только сказать, что ошибки человека — это его литературные отпечатки пальцев. Спросите любого редактора, который несколько раз имел дело с рукописями одного и того же писателя».
«Беллис был мной, и я был Беллисом». Тем не менее его совет оказался чертовски хорошим. Я даже подумал, что это великий совет. Но за всем этим скрывается что-то еще — подсознание оставляет отпечатки пальцев, но там прячется и какой-то незнакомец. Странный парень, который знает много такого, о чем я никогда не подозревал. Я, например, никогда не слышал выражения «оформить доверенность на пользование счетом», во всяком случае, мне так казалось. Но оно было в письме, и позже я узнал, что в банках пользуются именно им».
«Я взял телефонную трубку и собрался набрать номер моего друга. Трудно в это верить, но боль молнией пронзила мою голову. Я подумал о Рэге Торпе и радии и в спешке положил трубку на место. После того как я принял душ, побрился и раз десять посмотрел на себя в зеркало, чтобы удостовериться в том, что моя наружность приближается к тому, как должен выглядеть нормальный человек, я решил пойти и встретиться с другом лично. Но он все-таки задал мне очень много вопросов и смотрел на меня очень пристально. Так что, наверное, во мне было еще что-то такое, что не могли скрыть ни душ, ни бритье, ни приличная доза Листерина. К счастью, он не работал вместе со мной, и это помогло мне. Вы ведь знаете, как быстро распространяются новости. Кроме того, если бы он был моим коллегой, он знал бы о том, что „Арвин Паблишинг Инкорпорейтед“ финансировала „Логан“ и спросил бы себя о том, какое мошенничество я собираюсь осуществить. Но он не был и не знал. Так что я сказал ему, что это малое издательское предприятие, которое я затеял после того, как „Логан“ решил сократить отдел художественной литературы».
«Он вас спросил о том, почему вы назвали его „Арвин Паблишинг“?» — спросил писатель. «Да». «Что вы ему сказали?»
«Я сказал ему», — произнес редактор, неприветливо улыбнувшись, — что «Арвин — это девичья фамилия моей матери».
После небольшой паузы редактор возобновил свой рассказ. До самого конца его уже почти не прерывали.
«Я начал ждать прихода чековых бланков. Я убивал время, как мог. Берешь стакан, подносишь его к губам, выпиваешь его, а потом наливаешь еще. До тех пор, пока эти манипуляции не утомляют тебя так, что ты просто падаешь головой на стол. Происходили и другие вещи, но только этот процесс меня по- настоящему интересовал. Насколько я помню. Я оговариваюсь потому, что был в то время постоянно пьян, и на одну вещь, которую я запомнил, приходится пятьдесят или шестьдесят, которые выветрились из моей памяти».
«Я ушел с работы, и уверен, что это вызвало у всех огромный вздох облегчения. У них, потому что им не надо было теперь брать на себя экзистенциальную задачу по увольнению сумасшедшего из несуществующего отдела. У меня, потому что я не мог себе представить, как я снова окажусь перед этим зданием, с его лифтом, лампами дневного света, телефонами и всем этим поджидающим меня электричеством».
«В течение тех трех недель я написал Рэгу Торпу и его жене по паре писем. Я помню, как писал ей, но не ему. Как и письмо от Беллиса, письма Рэгу были написаны мной в состоянии полного помрачения сознания. Но и в таком состоянии я не избавлялся ни от моих старых рабочих привычек, ни от привычных грамматических ошибок. Я никогда не забывал вставить копирку. Когда я просыпался на следующее утро, листы копирки валялись вокруг. Я словно читал письма от незнакомого мне человека».
«Нельзя сказать, что эти письма были безумны. Совсем нет. Они даже были почти… рассудительны».
Он остановился и покачал головой медленно и изнуренно.
«Бедная Джейн Торп. Ей, наверное, казалось, что редактор рассказа ее мужа проделывал очень сложную и человеколюбивую процедуру по излечению ее мужа от его прогрессирующего безумия. Возможно, ей и приходил в голову вопрос о том, надо ли потакать во всем человеку, которого осаждают различные параноидальные фантазии, один раз чуть уже не приведшие к тому, что он набросился на девочку. Но даже если и так, она закрывала глаза на все отрицательные стороны и потакала ему сама. И я никогда ее за это не обвинял. Она не смотрела на него, как на капризного сумасшедшего, которого надо терпеть, пока он не отправится на живодерню. Она любила его. В своем роде Джейн Торп была великой женщиной. И прожив с Рэгом ранний период, а затем период славы и, наконец, период безумия, она вполне была согласна с Беллисом, что надо „благословить минуту передышки и не терять времени на напрасные сожаления“. Разумеется, чем дольше передышка и чем сильнее провисла веревка, тем больнее вам будет, когда ее в конце концов дернут…»
«В тот короткий период времени я получил письма от них обоих. Удивительно солнечные письма. Хотя солнце их было каким-то странным, почти предзакатным. Казалось, что… Впрочем, черт с ней, с этой дешевой философией. Если я смогу сформулировать, то скажу вам потом. А пока давайте забудем об этом».
«Он заходил поболтать к соседям каждый вечер. Когда листья начали падать, Рэг Торп им казался уже чем-то вроде сошедшего на землю бога. Когда они не играли в карты, начинались разговоры о литературе, во время которых Рэг мягко подшучивал над ними. Он взял себе щенка из местного приюта для животных и выгуливал его утром и вечером, встречаясь и перекидываясь парой фраз с другими людьми из квартала. Люди, подумавшие было, что Торпы — довольно странная пара, изменили свое мнение о них. Когда Джейн сказала, что без электричества ей стало довольно трудно справляться с домашним хозяйством и она хотела бы нанять служанку, Рэг сразу же согласился. Она была поражена тем, насколько легко и весело он принял известие о служанке. Дело тут было не в деньгах — после „Антиподов“ они катались как сыр в масле — дело было в них. Рэг всегда свято верил в то, что они были повсюду. И разве мог для них найтись лучший шпион, чем служанка, которая могла расхаживать по всему дому, заглядывать под кровати и в чуланы, а, возможно, и в ящики письменного стола, если их, конечно, перед этим не запереть, а еще
