Каллагэн перечитывает заметку вновь, задается вопросом, идет ли речь о «его» Роуэне Магрудере или о другом, из того мира, где на некоторых банкнотах красуется профиль Шедбурна. Почему-то он уверен, что Магрудер тот самый, его знакомец, вот почему ему и дали прочитать эту газету. И вообще, сейчас он находится в «реальном мире», о чем ему говорят не только-то профили на банкнотах в его бумажнике. Он это чувствует. Всеми фибрами души. А если это так (это так, он точно знает), получается, что он многое упустил, бродя по тайным хайвеям. Мать Тереза приезжала в ночлежку! Помогала с раздачей ужина! Черт, может и приготовила жаркое из жаб с клецками! Почему нет? Рецепт же остался на стене, приклеенный скотчем. И признание Человеком года! Передовица в «Ньюсуик»! Он жалеет, что ничего этого не знал, но трудно следить за новостями, разъезжая с бродящим цирком и выгребая бычье дерьмо из стойл за площадкой для родео в Энид, штат Оклахома.
Ему страшно стыдно, от стыда по щекам катятся слезы, но он их не замечает, пока Хуан Кастильо не спрашивает у него: «Почему ты плачешь, Донни?»
– Я? – спрашивает он, потом вытирает щеки и понимает, что да, он плачет. Но и тогда не знает, что причина слез – стыд, еще не знает. Думает, что плачет от шока, который испытал, и отчасти так оно и есть. – Да, похоже, плачу.
– Куда ты идешь? – спрашивает Хуан. – Перерыв на ленч уже заканчивается.
– Мне надо идти, – отвечает Каллагэн. – Мне надо возвращаться на Восток.
– Если ты сейчас уйдешь, тебе не заплатят.
– Знаю, – отвечает Каллагэн. – Все в порядке.
Но это как раз ложь. Потому что ничего не в порядке…
Ничего.
– В дно рюкзака я давно уже зашил пару сотен долларов, – продолжает Каллагэн. Они сидят на ступеньках, ведущих к двери церкви, под ярким солнечным светом. – Я купил билет на самолет до Нью- Йорка. Скорость, конечно, играла роль, но не главную. Я хотел порвать с этими тайными хайвеями, – он кивнул Эдди. – Прыжковыми автострадами. Они – притягивают так же сильно, как и алкоголь.
– Сильнее, – вставляет Роланд. Он видит, что к ним приближаются три человека: Розалита ведет близнецов Тавери, Френка и Френсину. Девочка держит в руках лист бумаги и несет его с таким благоговением, что хочется смеяться. – Дороги – самый сильный наркотик, какой только есть на земле, а каждая из них ведет к десятку других.
– Ты говоришь правильно, спасибо тебе, – кивает Каллагэн. Мрачный, грустный, и, как думает Роланд, где-то и растерянный.
– Отец, мы выслушаем окончание твоей истории, но только вечером. Или завтрашним вечером, если сегодня мы успеем вернуться. Наш юный друг Джейк скоро подъедет…
– Вы это знаете, не так ли? – в вопросе Каллагэна слышится любопытство, но не удивление.
– Ага, – ответила Сюзанна.
– Я бы посмотрел на то, что у тебя лежит, до его прихода, – заметил Роланд. – Рассказ о том, как он к тебе попал, часть твоей истории, и я думаю…
– Да, – кивнул Каллагэн. – Полагаю, кульминация моей истории.
– …может подождать. Потому что сейчас у нас слишком много более важных дел.
– Так всегда и бывает, – вздохнул Каллагэн. – Месяцы… иногда годы, я пытался это вам объяснить, время вроде бы и не существует. А потом вдруг резко ускоряется, и ты уже ничего не успеваешь.
– Ты говоришь правильно, – согласился Роланд. – Эдди, я хочу, чтобы ты составил мне компанию при разговоре с близнецами. Мне представляется, юная леди положила на тебя глаз.
– Пусть смотрит, сколько хочет, – добродушно усмехнулась Сюзанна. – За это денег не берут. А я посижу на ступеньках, если ты не возражаешь, Роланд, погреюсь на солнышке. Давно уже я не ездила на лошади, и скажу тебе честно, седло натерло мне кожу. В стремена упираться нечем, вот и с остальным проблемы.
– Можешь посидеть, а можешь пойти с нами, – ответил Роланд, но думал-то иначе, и Эдди это почувствовал.
Стрелок хотел, чтобы Сюзанна осталась на ступеньках, по крайней мере, на какое-то время. И Эдди мог только надеяться, что Сюзанна этого желания стрелка не уловила.
Когда они направились к близнецам и Розалите, Роланд быстро шепнул Эдди: «В церковь я пойду с ним один. Пойми, дело не в том, что я не хочу, чтобы вы оба приближались к тому, что там хранится. Если это Черный Тринадцатый, а я верю, что это так… будет лучше, если она будет держаться от него подальше.»
– Учитывая ее деликатное состояние, не так ли? Роланд, я-то думал, что выкидыш Сюзанны тебя только порадует.
– Меня волнует не выкидыш, – ответил Роланд. – Я боюсь, что Черный Тринадцатый придаст силы тому, что сидит в ней, – он помолчал. – Им обоим. Младенцу и его хранительнице.
– Миа.
– Да, ей, – и тут же он улыбнулся близнецам Тавери. Френсина ответила ему мимолетной улыбкой, которая превратилась в ослепительную, стоило ей перевести взгляд на Эдди.
– Давайте посмотрим, что вы сделали, если карта готова, – Роланд протянул руку к листу бумаги.
– Мы надеемся, что все правильно, – ответил Френк Тавери. – А вдруг нет. Мы боялись, будь уверен. Миссас дала нам такой прекрасный лист бумаги, вот мы и боялись.
– Сначала мы все нарисовали на земле, – добавила Френсина. – Потом нанесли контуры тонким углем. И, наконец, Френк их обвел. Потому что у меня дрожали руки.
– Боялись вы напрасно, – успокоил их Роланд. Эдди подошел ближе, взглянул через плечо стрелка. Карта получилась отменная, с городским Залом собраний, площадью в центре, Большой рекой (Девар-Тете), бегущей у левого края листа обычной писчей бумаги, которая в его Америке продавалась в любом магазине канцелярских принадлежностей.
– Ребята, это просто потрясающая карта, – прокомментировал Эдди, и на мгновение подумал, что Френсина Тавери грохнется в обморок.
– Ага, – кивнул Роланд. – Вы очень нам помогли. А теперь я сделаю то, что вам может показаться богохульством. Вы знаете это слово?
– Да, – кивнул Френк. – Мы – христиане. «Не упоминай всуе имя Господа, твоего Бога, или Его Сына, Человека-Иисуса». Но богохульством является также надругательство над чем-то прекрасным.
Тон его оставался серьезным, но по глазам чувствовалось: ему хочется увидеть, какое же богохульство намерен совершить пришелец из мира древних. Того же хотелось и сестре.
Роланд сложил лист бумаги, к которому они боялись прикоснуться, пополам. Подростки ахнули. Как и Розалита Мунос, пусть и не так громко.
