«Россоборона», владеющую обширными металлургическими и горнорудными активами страны, а также заодно и ЗАО «Россоборонэкспорт» – единственным лицензированным на настоящий момент продавцом русских вооружений.
С Родионовым Бидструп работал дважды – в самом начале его головокружительной карьеры, и совсем недавно – и каждый раз успешно. Сергей Филиппович слыл человеком жестким, но рассудительным и справедливым. И таким и был на самом деле. Просто жесткости в нем было больше, чем рассудительности и справедливости, но это погоды не портило.
Когда-то давно, когда их пути пересеклись впервые, Родионов носил полковничьи погоны и отчаянно карабкался по служебной лестнице. Нынче же был он в штатском, окончательно высох, словно офицер, всю жизнь служивший в тропиках, держался скромно, словно приглашенный в офицерский клуб юный прапорщик, но Кукольников знал, что на плечах Сергея Филипповича давно горят золотые генеральские звезды и вершина той самой заветной лестницы им практически покорена.
Еще один член «тройки» – Артем Борисович Самойленко – совсем недавно встал у руля «Россцветмета», заменив скоропостижно скончавшегося на этом посту Олега Шаповала.
Олег Шаповал тоже в свое время отметился в Конторе, но вывалился из обоймы лет 20 назад, причем вывалился не по-хорошему. Подробностей произошедшего скандала никто не знал, а, может, и знали, но молчали – ведь Олег был любимцем Деда, а любимцы Деда для Крутова составляли касту «неприкасаемых». Лично Дед и выделил опальному Шаповалу жирный кусок госсобственности. Контора смолчала, смолчал и Крутов, а Олег Николаевич со свойственной фаворитам непосредственностью за копейки приватизировал «Заволжский алюминий», превратил Красноярский завод «Чистые металлы» в одноименное ЗАО, отхватил часть акций украинского глиноземного комбината и, как финальный аккорд, провел вторжение в дружественный Казахстан, где по личному распоряжению Назарбаева получил в управление медный рудник, несколько шахт и прокатный завод.
Потом Дед умер, а жирующий, как воробей на колхозном току, Олег внезапно оказался вдали от властных караванных путей. Начал пить, что врачи ему категорически запрещали при больном сердце. Поговаривали, что и не только пить, в чем ничего удивительного Кукольников не видел. В Москве не нюхал только ленивый. Вот только, находясь в окружении Крутова, иметь такой грешок было небезопасно. Александр Александрович подобного рода слабостей не понимал. Шаповал кутил, как в последний день: охрана просто устала носить шефа на руках из кабака в кабак, но носила – благо в Москве найти новый кабак на каждый вечер не проблема. А в один прекрасный день проблема отпала и вроде бы сама собой. Шеф бодигардов Шаповала нашел хозяина в джакузи с горячей водой, синего и мертвого, как снулый карась.
Вода в круглой чаше кипела от пузырьков, и распухшее тело плавало в ней лицом вниз. На следующий день выяснилось, что за время безудержных пьянок бывшего хозяина, активы империи отошли к нескольким «мутным» конторам за поистине смешные деньги, а с этих контор ушли дальше, к неким непонятным фирмам с закрытыми наглухо реестрами акционеров, а оттуда уже перепроданы родному государству за столь большую сумму, что и шептаться о ней было небезопасно.
А место почившего Шаповала занял бесцветный, как моль, Самойленко, которого коллеги-чекисты нарекли Железным Артемом и, как оказалось, не зря. Характер у нового «оружейного барона» действительно оказался крутым. Конкуренции Артем Борисович не терпел вовсе.
За время, прошедшее с его прихода и по нынешний день, подготовленные с его подачи президентские указы, воспитательные беседы Крутова с неразумными олигархами, компромат для которых готовили подчиненные Железного Артема, и банальные, но эффективные рейдерские действия полугосударственных и государственных силовых структур, аккуратно свели все активы, касающиеся добычи и переработки цветных металлов громадной страны, под одно крыло.
Никто, даже совершенно зашоренный патриот, не мог назвать этот процесс национализацией. Политика централизации власти, материальных ресурсов и денежных потоков в руках у определенных госчиновников, близких к президенту, свершалась уже не раз, и никакого отношения к возвращению государственной собственности не имела.
С другой стороны, именно такая политика Крутова вызывала симпатии у простого народа, всегда питавшего искреннюю маргинальную ненависть к богатым согражданам, помогала управлять огромными территориями, на которых любой мэр или губернатор считал себя наместником Бога на земле и нещадно грабил все отданное ему на откуп.
Александр Александрович изобразил вертикаль власти недрогнувшей рукой и так, как ее понимал – в погонах и с красными книжечками. И на его взгляд – это была единственно возможная форма построения вертикали.
А, если говорить откровенно, и сам Кукольников считал такую форму вертикали власти единственно возможной и не имеющей равных по эффективности.
Вошедшие поздоровались с президентом – он встретил их с радушием, но без излишней суеты, которую можно было бы ожидать по его настроению несколько минут назад. Кукольников наблюдал, как три «столпа» президентского трона по мановению руки Александра Александровича занимают места за столом, и думал, что Крутов превзошел ленинский принцип захвата «телефона, телеграфа и вокзалов», но не так, как превосходит учителя ученик! Совсем не так! Мир стал сложнее. Революции остались привилегией примитивных обществ. Нефть, газ, оружие и цветные металлы занимали место политиков и военных за столом Совбеза. Бывшие работники Конторы уверенно держали в руках вожжи колесницы, которую Гоголь когда-то называл «тройка-Русь». Но теперь никто уже не мог задать бессмысленный вопрос: «Куда ты несешься?», потому что направление движения, приоритеты и временные параметры были расписаны, словно оперативные планы, – практически поминутно. Бидструп сам был порождением этой системы и не самым худшим ее представителем. Ему всегда хватало образования, чтобы сомневаться, и ума, чтобы этого никак не показывать. Он, как никто, хорошо знал, что человек, воспитанный Конторой, отдавший ей большую часть жизни, просто не может быть созидателем. Он разрушитель по сути своей, так как с самого начала его учили противостоять внешним воздействиям и контратаковать. Он может только возводить защитные бастионы да препятствовать любым попыткам изменить систему снаружи или изнутри. В этом не было ничего удивительного, всего лишь суть профессии, квинтэссенция опыта работы спецслужб. Прогресс при таком руководстве заказан, движение вперед исключается. Но вопрос заключался в том, что, по глубокому убеждению Кукольникова, прогресс был нужен России, как зайцу пятая нога. России был нужен регресс. Есть страны, которым демократии противопоказаны. Они не хуже и не лучше других – они такие, как есть. Может быть, дело в огромном размере страны, может, в менталитете ее жителей, а может, в том, что некоторые сообщества воспринимают демократические преобразования, как тяжелое вирусное заболевание. Они не нуждаются в свободах вовсе не из-за рабской сущности. Просто не имеют привычки и необходимости решать что-либо самостоятельно. Народ действительно имеет тех правителей, которых заслуживает. Если ему, конечно, повезет. Ведь это счастье, когда стране нужен диктатор и приходит диктатор. Потому что, в противном случае, пришедший демократ ввергнет ее в пучину гражданских беспорядков, междоусобиц и войн – не потому, что он плох или плох его метод правления. Прав был Черчилль – ничего лучше еще не придумали. Это неизбежно случится потому, что милейший демократ и поборник свобод появился не ко времени.
Крутов пришел ко времени. Он остановил сползающую в пропасть страну, изменил ее лицо, придал существованию смысл, влил в экономику новые силы, заставил олигархов поделиться награбленным, пусть не с народом, с государством, но разве сильное государство не есть достояние всех его граждан? А то, что для этого пришлось кое-чем пожертвовать, теперь уже не существенно. Даже свободолюбивые замолчали, глядя на то, как меняется лицо России, а те, кто не замолчал… В общем, их мнение не имело особого веса и значения. Так случилось.
В происходящем Кукольников видел особый смысл. На его глазах творилась история. Из пепла, из гниющих останков, из небытия поднималась его страна – Великая Россия. Она крепла, наливалась силами. По ее жилам бежала черная густая кровь, пахнущая землей, ее легкие раздували миллиарды кубометров газа, ее костяк сверкал никелем и алюминием, в ее руках было надежное оружие. Она должна была занять место мирового лидера, именно она – Бидструп не видел других кандидатур. Но для того, чтобы мечта сотен миллионов россиян стала былью, у руля державы должен был стоять этот невысокий человек с мягкими ухоженными руками и стальной хваткой спецслужбиста.
Александр Александрович сел во главе стола и обвел присутствующих отеческим взглядом.
Кукольников приготовился слушать.
Сергеев спросонья не сразу понял, что произошло. В ушах звенело, грудь придавил ящик с боеприпасами. Между стеной моторного отсека и грудой патронных коробок неуклюже ворочался и стонал Али-Баба.
«Хуверкрафт» снова швырнуло в сторону, Вадик едва не вылетел с водительского сиденья, а потом снаружи опять грохнуло.
– Твою мать! – заорал Вадим. – Твою мать!
Шум моторов «хувера» перекрыл тяжелый стук – словно молоты били по промерзшей земле часто-часто, чудилось, что в заснеженном поле выбивает дробь на барабанах целый отряд безумных пионеров.
Подольский, держась за багровый от удара лоб, выбрался из угла кабины и прилип к ветровому стеклу, выворачивая голову, чтобы видеть небо.
Эту барабанную дробь трудно было не узнать. Рядом с ними снежный наст вспорола очередь из вертолетной пушки. Сергеев вспомнил силуэты ООНовских «хью», проскочивших рядом позавчерашним вечером и мысленно перекрестился. Перекреститься по-настоящему у него не получилось – сидящий за рычагами коммандос гнал катер через поле по прямой. «Хувер» перепрыгивал с одного грунтового гребня на другой, словно сёрфер с волны на волну – с кажущейся легкостью. На самом деле каждый прыжок мог разнести катер в щепки, а его пассажиров отправить на тот свет.
Вадим летел на полной скорости к ближайшему лесу, и хотя до него было совсем ничего – каких-нибудь шестьсот метров, шансы избежать расстрела были исчезающе малы.
Вертолеты гнали «хувер», как гончие зайца. Михаил силился догадаться, почему по ним не стреляют ракетами, и понял это, добравшись до люка. Сергеев едва держался в проеме, но успел разглядеть преследователей. Один «хью» как раз заходил на боевой курс, а второй разворачивался невдалеке – на их пилонах не было ракет. То ли боезапас был расстрелян, то ли техники поленились цеплять при утреннем вылете.
С точки зрения пилотов, «хуверкрафт» был легкой добычей – неуклюжий, похожий на старую шляпу или миску. Но впечатление было обманчивым. Неповоротливая с виду машина в руках Вадима шарахалась из стороны в сторону, меняя направление движения практически под девяносто градусов, не давая стрелкам прицелиться. Будь на месте стареньких «хью» какое-нибудь чудо техники вроде «черной акулы» и не было бы никакой погони. И «хувера» не было бы, и его пассажиров. Но «черная акула» слишком дорогая игрушка для патрулирования Зоны отчуждения, и поэтому Сергеев с товарищами были все еще живы, а пара видавших виды «чопперов», поливали беглецов из автоматических пушек, то и дело промахиваясь.
Рядом с Сергеевым возник Подольский с «мухой» в руке, но «муха» в такой ситуации была совершенно бесполезна, и Михаил, перекрыв корпусом проем люка, проорал Мотлу в ухо, чтобы он убирался вовнутрь. И Матвей убрался, но не потому, что хотел, а потому, что Вадим снова сманеврировал, и они оба – и Мотл и Сергеев улетели прочь от люка, прямо на ящики и копошащегося в них араба. Сергеев зашиб локоть и спину, зашипел и снова бросился к выходу, подобрав с пола кабины автомат. Сбить вертушку он не рассчитывал, даже попасть в нее при такой тряске было проблемно, но попортить стрелкам прицел можно и попытаться. Не всякие нервы выдержат, когда тебе навстречу прямо в фонарь, пусть и бронированный, лупят из «калаша».
– Ровней держи! – крикнул он Вадиму, но тот не мог ничего слышать. Шум стоял такой, что Сергеев и сам себя не слышал: ревели моторы, надсадно выли
