на память вполне могла прийти карикатура, на которой кто-нибудь прыгает с трехсотфутовой вышки в стакан с водой. Туда-обратно, туда-обратно…
— Ларри, я не могу больше держаться! — В голосе ее звучало отчаяние.
— Китти, ты должна! Продержись еще!
Туда-обратно. Сено набилось в рубашку. Туда обратно. Куча выросла уже до подбородка, но на сеновале, куда мы прыгали, стог был высотой футов в двадцать пять, и я подумал: если Китти только сломает ноги, можно будет считать, что ей повезло. И еще знал, что упав мимо кучи, она убьется наверняка. Туда-обратно…
— Ларри! Перекладина!.. Она отрывается! Я услышал ровный скрипящий крик выдирающихся под ее тяжестью гвоздей в перекладине. В панике Китти снова задергала ногами. Если она не остановится, то может не попасть в стог.
— Нет! — закричал я. — Нет! Прекрати! Отпускай руки! Падай, Китти!
Бежать еще раз за сеном было поздно. Времени не осталось ни на что, кроме слепой надежды.
Как только я закричал, Китти отпустила перекладину и упала вниз, словно нож, хотя мне показалось, что падала она целую вечность. С торчащими вверх косичками, с закрытыми глазами и бледным, как фарфор, лицом она молча падала, сложив ладошки перед губами, как будто молилась.
Она ударила в самый центр стога и исчезла из вида. Сено взметнулось, словно в стог попал снаряд, и я услышал удар о доски пола. От этого звука, громкого глухого удара, я похолодел. Слишком громко, слишком… Но мне нужно было увидеть.
Чуть не плача, я кинулся разгребать сено, огромными охапками бросая его за спину. Откопал ногу в голубых джинсах, затем клетчатую рубашку и, наконец, лицо Китти, смертельно-бледное с зажмуренными глазами, Глядя на нее, я решил, что она мертва. Весь мир тут же стал серым, по-ноябрьски серым, и только золотые, ее косички сохраняли свою яркость.
Потом она подняла веки, и в бесцветном сером мире возникли два темно-синих глаза.
— Китти? — еще не веря, хрипло позвал я, давясь пылью от сена. — Китти?
— Ларри? — удивленно спросила она. — Я жива?
Я вытащил ее из сена и крепко обнял, а она обхватила меня за шею и крепко сжала в ответ.
— Жива, — ответил я. — Жива, жива!
Она отделалась переломом левой лодыжки. Доктор Педерсен, врач из Коламбиа-Сити, когда пришел вместе со мной и отцом в амбар, долго вглядывался в тени под крышей. Там на одном гвозде еще висела наискось последняя лестничная перекладина.
Он долго смотрел, затем сказал, обращаясь к отцу:
— Чудо.
Потом презрительно пнул ногой натасканную мной кучу сена, сел в свой запыленный «де сото» и уехал.
Рука отца легла на мое плечо.
— Сейчас мы пойдем в дровяной сарай, Ларри, — сказал он очень спокойным голосом. — Я полагаю, ты знаешь, что там произойдет.
— Да, сэр. — прошептал я.
— И при каждом ударе ты будешь благодарить Бога за то, что твоя сестра осталась жива.
— Да, сэр.
И мы пошли. Он здорово меня отделал, так здорово, что я ел стоя целую неделю и еще две после этого подкладывал на стул подушечку. И каждый раз, когда он шлепал меня своей большой красной мозолистой рукой, я благодарил Бога.
Громко, очень громко. Когда наказание заканчивалось, я был уверен, что он меня услышал.
К Китти меня пустили перед тем, как ложиться спать. Я почему-то помню, что за окном у нее на подоконнике сидел дрозд. Сломанную ногу ей забинтовали и притянули к дощечке.
Китти смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мне стало неловко. Потом она сказала:
— Сено. Ты подложил сено.
— Конечно, — буркнул я. — А что еще мне оставалось делать? Когда лестница, сломалась, я уже не мог забраться наверх.
— Я не знала, что ты делаешь. — сказала она.
— Да ты что? Я же был прямо под тобой!
— Я боялась смотреть вниз. Все это время я висела с закрытыми глазами.
Меня словно громом ударило.
— Ты не знала? Ты не знала, что я там делал? Она кивнула:
— Китти, да как же ты?..
Она посмотрела на меня своими глубокими синими глазами и сказала:
— Я знала, что ты сделаешь что-нибудь, чтобы помочь мне. Ты же мой старший брат. Я знала, что ты меня спасешь.
— Китти, ты даже не представляешь, как, все было.., на волоске…
Я закрыл лицо руками, но она приподнялась с постели, отняла мои руки и поцеловала меня в щеку.
— Нет, Ларри. Я же знала, что ты там внизу… Ой, я уже хочу спать. Поговорим завтра. Доктор Педерсен сказал, что мне наложат гипс.
Гипсовую повязку она носила меньше месяца, и все ее одноклассники на ней расписались. Она даже меня уговорила расписаться. Потом ее сняли, и на этом все закончилось. Отец поставил новую крепкую лестницу на третий ярус, но я никогда больше не забирался наверх и не прыгал в сено. Насколько я знаю, Китти тоже.
Впрочем, я не могу сказать, что дело этим закончилось. На самом деле все закончилось девять дней назад, когда Китти бросилась вниз с последнего этажа здания страховой компании в Лос-Анджелесе. В бумажнике я держу вырезку из «Лос-Анджелес тайме» и, наверное, всегда буду носить ее с собой, но совсем не так, как люди хранят, например, фотографии тех, кого хотели бы помнить, или театральные билеты на действительно хорошее представление, или вырезку из программы чемпионата мира. Я ношу с собой эту вырезку, как человек носит тяжелый груз, потому что носить тяжести — это его работа. Заметка называется:
«СЛОЖИВ КРЫЛЬЯ. САМОУБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРОСТИТУТКИ».
Мы выросли. Это единственное, что я знаю, кроме фактов, не имеющих к делу в общем-то никакого отношения. Китти — собиралась изучать коммерцию в колледже в Омахе. Тем летом после выпуска из школы она победила на конкурсе красоты и вышла замуж за одного из членов жюри. Не правда ли, похоже на грязную шутку? Это моя-то Китти…
Пока я изучал в колледже закон, она развелась и написала мне длинное письмо, страниц десять или даже больше, о том, как плохо ей было и как было бы лучше, если бы она родила ребенка. Спрашивала, не могу ли я приехать. Но в юридическом колледже пропустить неделю — все равно что пропустить целый семестр на последнем курсе, когда изучаешь, скажем, живопись. Преподаватели — звери. Упустил что-то — пиши пропало.
Китти переехала в Лос-Анджелес и снова вышла замуж. Когда и этот брак распался, я уже закончил учебу. Получил еще одно письмо, уже не такое длинное, но еще более напитанное горечью.
«Видимо, я никогда не удержусь на этой карусели, — писала она. — Если ухватился за медное кольцо, то обязательно свалишься с лошади и расшибешь себе голову… А если так, кому все это нужно?
P. S. Можешь ли ты приехать, Ларри?.. Очень давно тебя не видела». Я ответил, написав, что хотел бы приехать, но никак не могу. Как раз в то время я получил должность в одной очень престижной фирме: маленький человек у всех на виду, масса работы и никакой благодарности. Если я собирался подняться на следующую ступеньку, это нужно было сделать именно в том году, и мое длинное письмо было целиком о работе, о моей будущей карьере.
Я отвечал на все ее письма. Но почему-то никогда до конца не верил, что писала их сама Китти, примерно так же, как когда-то в детстве мне не верилось, что стог сена все-таки окажется внизу. До тех
