споров в небольшом научном сообществе Ганимеда.
На борту спутника находились обычные приборы, предназначенные для сбора информации, а также практически бесполезная теперь система визуального наблюдения. Она продолжала исправно функционировать, но неизменно передавала картину сплошных облаков, окутавших Европу. Ученые на Ганимеде, до предела загруженные работой, бегло просматривали полученную информацию и пересылали сырые, необработанные данные на Землю. Откровенно говоря, многие из них надеялись вздохнуть с облегчением, когда «Европа-6» испустит дух и бесконечный поток гигабайтов наконец иссякнет.
Но вдруг, впервые за много лет, спутник передал нечто крайне интересное.
– 71934 орбита, – сообщил Ван-дер-Бергу заместитель главного астронома, пригласивший геолога на станцию сразу после предварительной оценки полученных данных. – Спутник приближается с Ночной стороны и движется прямо на гору Зевс. Осталось еще десять секунд. Экран был совершенно черный, но Ван-дер-Берг почти физически ощущал, как на расстоянии тысячи километров от спутника, под сплошным покровом облаков, скрывающим поверхность Европы, проносятся ледяные поля. Через несколько часов ее коснутся лучи далекого Солнца:
Европа совершала один оборот вокруг собственной оси за, семь земных дней. В общем-то Ночную сторону следовало именовать сумеречной, потому что половину времени она была освещена достаточно ярко, но лучи Солнца не согревали ее. Тем не менее к неточному названию привыкли, оно казалось более приемлемым с эмоциональной точки зрения: на Европе наблюдался восход Солнца, но там никогда не было восхода Люцифера. И вот восход Солнца близился, тысячекратно ускоренный мчащимся навстречу ему космическим зондом. На экране появилась едва видная светлая полоса – из тьмы проступила линия горизонта. Взрыв света был настолько неожиданным, что Ван-дер-Бергу почудилось, будто он наблюдает ослепительный блеск ядерного взрыва. За доли секунды свет пробежал через все оттенки спектра, стал ослепляюще белым, когда Солнце вынырнуло из-за горы, и тут же исчез – автоматические фильтры перекрыли цепь визуального наблюдения.
– Вот и все; жаль, что в этот момент на станции не оказалось оператора – он мог бы включить длиннофокусный объектив и сделать отличные снимки горы. Я знал, что это будет тебе интересно, хотя и опровергает твою теорию.
– Каким образом? – спросил Ван-дер-Берг, скорее озадаченный чем расстроенный.
– Когда прокрутишь запись снова, очень замедленно, поймешь, что я имею в виду. Эти поразительно красивые цвета радуги вызваны преломлением света не в атмосфере, а в самой горе. На это способен только лед – или стекло. Впрочем, последнее мало вероятно.
– Ну почему же, при извержениях вулканов образуется стекло, правда, обычно черное... Ну конечно!
– Что ты сказал?
– Э-э... пока ничего определенного. Нужно тщательно изучить полученную информацию. Мне кажется, однако, что это горный хрусталь – прозрачный кварц. Из него делают великолепные линзы. Как ты думаешь, а еще представится такая возможность?
– Боюсь, что нет. Это было редкое совпадение. Солнце, гора и камера на спутнике оказались на одной прямой. Такое не повторится и в тысячу лет.
– Ну что ж, спасибо. Ты пришлешь мне копию? Можешь не торопиться – я отправляюсь с экспедицией в Перрин и займусь записью лишь по возвращении, – виновато улыбнулся Ван-дер-Берг. – Знаешь, если гора действительно из горного хрусталя, это целое состояние. Хватит для решения проблемы нашего платежного баланса. Но последнее было совершенно беспочвенной фантазией. Какие бы чудеса – или сокровища – ни скрывались на Европе, человечеству было запрещено ступать на ее поверхность. Запрет содержался в последней передаче с «Дискавери», и непохоже, чтобы за последние пятьдесят лет ситуация изменилась.
Глава 10
Корабль дураков
На протяжении первых сорока восьми часов полета Хейвуд Флойд не переставал удивляться комфорту, всеохватности, даже экстравагантности средств жизнеобеспечения на «Юниверс». А вот его спутники в большинстве своем ничему не удивлялись, считая все это само собой разумеющимся; те, кто никогда и прежде не покидал Землю, полагали, что все космические корабли подобны «Юниверс».
Чтобы по достоинству оценить достигнутый прогресс, ему пришлось обратиться к истории аэронавтики. На протяжении собственной жизни он был свидетелем – нет, активным участником – революции, происшедшей в небесах планеты, исчезающей сейчас далеко позади. Между старым неуклюжим «Леоновым» и последним словом техники, лайнером «Юниверс», пролегли ровно пятьдесят лет (он все еще не мог по-настоящему осознать это, но бесполезно спорить с цифрами).
А ведь те же пятьдесят лет отделяли братьев Райт от первых реактивных авиалайнеров. В начале этого полувека бесстрашные авиаторы с трудом перелетали с одного аэродрома на другой; одетые в шлемы и защитные очки, они сидели, обдуваемые пронизывающим ветром. А в конце этого же полувека бабушки уже мирно дремали в комфортабельных авиалайнерах, переносивших их с континента на континент со скоростью тысячи километров в час.
Так что, может быть, не стоит и ему изумляться роскоши и элегантности своей каюты или даже тому, что за порядком в ней присматривает стюард. Флойда поразило огромное окно. Время от времени он с беспокойством поглядывал на стекло, выдерживающее многотонное давление и отделяющее теплоту и уют каюты от безжалостного, не ослабевающего ни на мгновение холодного вакуума открытого космоса. Однако наибольшим сюрпризом, хотя он и читал об этом, оказалась сила тяжести на борту. «Юниверс» был первым в мире космическим кораблем, совершающим полет в условиях постоянного ускорения (если не считать нескольких часов разворота в середине рейса). С пятью тысячами тонн воды в своих гигантских топливных баках, он поддерживал силу тяжести в одну десятую g на протяжении всего полета – не так уж много, конечно, но достаточно, чтобы незакрепленные предметы оставались на своих местах, а не летали вокруг. Это было особенно удобно при приеме пищи, хотя и потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть и не слишком энергично пользоваться ложкой.
Прошло сорок восемь часов с тех пор, как «Юниверс» покинул околоземную орбиту, а население корабля уже разделилось на четыре основные категории.
Капитан Смит и корабельные офицеры составляли аристократию. Далее следовали пассажиры, за ними – экипаж корабля: механики и стюарды. И еще ниже – четвертый класс...
Так окрестили себя пять молодых ученых-космологов, сначала в шутку, но потом к ней стала примешиваться определенная горечь. Сравнив роскошь своей каюты с тесными, наспех оборудованными помещениями, в которых разместили ученых, Флойд понял их чувства и взял на себя функцию посредника между ними и капитаном.
Впрочем, у них, если задуматься, не было оснований для недовольства. Подготовка корабля к полету велась в такой спешке, что до самого конца не было ясно, найдется ли вообще на борту место для ученых с их приборами. А теперь они предвкушали, как будут размещать инструменты вокруг кометы и на ней самой в те исторические дни, прежде чем она обогнет наше светило и снова отправится к окраине Солнечной системы. Члены научной группы знали, что исследования кометы Галлея создадут им солидную репутацию в ученом мире. Поэтому только в минуты крайней усталости или неполадок с приборами они начинали сетовать на шумную вентиляцию, тесноту кают, в которых негде повернуться, и появляющиеся порой запахи сомнительного происхождения. Но никто не жаловался на качество пищи. По всеобщему признанию, она была отменной.
– Мы питаемся куда лучше, – заверил пассажиров капитан Смит, – чем Дарвин на борту «Бигля». Тут же отозвался Виктор Уиллис:
– Откуда он это знает? Между прочим, капитан «Бигля» после возвращения в Англию перерезал себе горло... Подобное заявление было типичным для Виктора, который был непревзойденным популяризатором науки (как отзывались о нем поклонники) или поп ученым (как именовали его враги;
