– Сколько их?
– Четыре.
– Пожалуйста, приколи еще один цветок.
– Боюсь, что больше некуда.
– Тогда один надо убрать. Должно быть или пять, или три.
– Но почему?.. О, как я могла забыть?! – Алисия улыбнулась, вспомнив русский обычай: нечетное число цветов для живых, четное – для мертвых. Она посмотрела на пышный букет, который Тася должна была держать в руках во время венчания. – Мне пересчитать цветы в твоем букете? Он довольно большой…
Тася улыбнулась и, взяв букет в руки, внимательно посмотрела на него.
– На это уже нет времени. Будем считать, что их столько, сколько надо.
– Слава Богу! – облегченно вздохнула Алисия.
Несмотря на испытываемое волнение, Тася еле удержалась от смеха при виде Самсона, терпеливо ожидающего их у дверей часовни. Поводок пса был привязан к одной из задних скамеек, что гарантировало его невмешательство в церемонию. Уши его настороженно подергивались, когда он рассматривал небольшую группу собравшихся перед часовней. Однако строгая атмосфера подействовала и на него, он вел себя с необычайным достоинством, лишь иногда фыркая и дергая лапой белые цветы, которыми Эмма обвила его ошейник.
Строгие лики каменных святых на стенах внушали почтение. В маленькой часовне было прохладно, но золотистое сияние свечей, казалось, согревало гладкий камень и темное дерево внутри ее. Тася отрешенно стояла рядом с Люком, Эмма была справа от нее, Эшборны – слева от него. Она произнесла слова обета голосом, который ей самой показался чужим.
Каким простым и на удивление домашним было это венчание по сравнению с грандиозной двухчасовой церемонией, которую ей предстояло бы выдержать в Санкт-Петербурге, если бы она выходила за Михаила Ангеловского! Тогда гостей было бы не меньше тысячи, и венчал бы их митрополит. Ее бы одели в платье из белоснежной, сверкающей серебром парчи с серебристым мехом, над ее головой держали бы серебряный венец, а над головой Михаила – золотой. Их обвели бы вокруг аналоя. Ангеловские настаивали, чтобы во время обряда Михаил держал древний русский символ власти мужа над женой – серебряный кнут, а ей предписывалось опуститься на колени и поцеловать край его свадебного наряда, признавая тем самым свое полное подчинение его воле. Все это осталось далеко позади, в крови и обмане, а теперь она в чужой стране обменивалась кольцами с иностранцем.
Люк крепко держал ее за руку и твердо произносил слова, связывающие его с ней до самой смерти. Она посмотрела в его ясные синие глаза, и вся ее отрешенность рассеялась. Порвались последние нити, связывающие ее с прошлым: она приняла другое имя и ощутила кольцо Люка на пальце. Тася почувствовала нервный испуг, когда он склонился к ней и коснулся губами ее рта. Поцелуй этот был не ласковым, а кратким и жестким, казалось. Люк безмолвно утверждал: «Теперь ты моя. Отныне и навсегда… И ничто нас не разлучит».
Все слуги собрались в холле и, когда в дверях показались лорд и леди Стоукхерст, приветствовали их радостными возгласами. Люк дал слугам выходной на следующий день и распорядился приготовить побольше еды и вина, чтобы хватило на целую ночь веселья. Из деревни пришли арендаторы, чтобы тоже принять участие в празднике, поиграть на разных инструментах и потанцевать. Новобрачных окружила толпа.
Тася была тронута проявленной теплотой.
– Благослови вас Бог, миледи! – восклицали служанки. – Благослови Бог вас и хозяина!
– Никогда не было здесь такой красивой невесты. – У миссис Планкет стояли на глазах слезы.
– Счастливейший день Саутгейт-Холла, – с чувством поддержала ее миссис Наггз.
Мэр городка Орри Шиптон произнес тост. Его пухлое лицо раскраснелось от сознания собственной важности. Он высоко поднял свой бокал:
– За леди Стоукхерст! Пусть ее нежность и доброта долгие годы осеняют этот дом и пусть. Бог даст, наполнит она Саутгейт-Холл многими детьми!
К восторгу собравшихся. Люк рассмеялся и наклонился поцеловать свою покрасневшую от смущения жену. Никто не расслышал, что он прошептал ей на ухо, но от этих слов щеки ее стали пунцовыми.
Через несколько минут Тася удалилась в сопровождении миссис Наггз и леди Эшборн, а Люк задержался, принимая сыпавшиеся со всех сторон сердечные поздравления. Чарльз оставался рядом с ним, сияя улыбкой, словно все происходящее было его личной заслугой.
– Я был уверен, что ты поступишь, как должен поступить джентльмен, – вполголоса сказал Чарльз; схватив Люка за руку, он с энтузиазмом стал ее трясти. – Я знал, что ты вовсе не блудливый негодяй, как назвала тебя Алисия. Я защищал тебя все время. И когда Алисия говорила, что ты самодовольный похотливый боров, который вечно лезет не в свое дело, я заявил ей, что она чересчур строга к тебе. И уж вовсе я не согласился с ней, когда она сказала, что ты бессердечный тиран. Когда же она продолжала шуметь насчет твоего эгоизма и самонадеянности, я…
– Спасибо, Чарльз, – сухо прервал его Люк. – Приятно сознавать, что ты так хорошо меня защищал перед своей женой.
– Господи, Стоукхерст, какой же сегодня счастливый день! – воскликнул Чарльз, широким жестом обводя холл, где было полно веселящихся людей. – Кто мог предсказать такое, когда я представлял тебе Тасю? Кто бы подумал, что она так понравится Эмме или что ты полюбишь ее? Я должен поздравить себя с…
– Я никогда не говорил тебе, что люблю ее, – произнес Люк, подняв бровь.
– Боюсь, старина, что это очевидно. Зная, как ты относишься к браку, я был уверен, что ты никогда бы не женился, если бы не любил ее. И еще, я со времен Итона не видел тебя таким беззаботным. – И Чарльз фыркнул в свой бокал с вином. – Но я тебе не завидую, Стоукхерст: когда лондонское общество ее увидит, тебе придется работать изо всех сил, чтобы отогнать от своей жены других мужчин. Не могу решить, с кем у тебя будет больше проблем: с молодыми холостяками или старыми распутниками. Тася обладает какой-то особой, таинственной женственностью, которой нет у англичанок, а это сочетание черных волос и белоснежной кожи…
– Знаю. – Люк раздраженно нахмурился. Чарльз был прав.
Красота, молодость и очаровательные манеры иностранки сделают Тасю принцессой-грезой в глазах многих мужчин. Люк раньше не испытывал чувства ревности, и ему оно очень не понравилось. На мгновение он вспомнил, как было ему уютно и легко с Мэри. С ней он не ощущал сердечной муки, ревности, ничего, кроме приятной легкости общения старых друзей.
Чарльз проницательно глянул на него.
– Все не так, как раньше, да? – заметил он с намеренной прохладцей: так он всегда подчеркивал особо важные мысли. – Должен признаться, я не знал бы, как начать все сначала, особенно с молодой женой. Тася ничего не знает о тех вещах, в которых ты поднаторел. У нее впереди годы ошибок, уроков, которые надо извлечь… Но с ней ты увидишь мир заново, ее глазами. Этому я, пожалуй, завидую. – Чарльз улыбнулся, глядя на ошеломленное лицо Люка. – Как это говорится: «Хоть юность дарит нам любовь и розы, у старости есть дружба и вино…» – Он поднял бокал в прощальном тосте. – Мой совет тебе, Стоукхерст: наслаждайся этим вторым глотком юности, а вино оставь мне.
Когда Люк вошел в спальню, лампы в ней были скромно притушены. Тася ждала его, сложив руки на животе. На ней была льняная ночная рубашка с кружевной отделкой. Волосы темным облаком рассыпались по плечам и спине. Она была такой прекрасной, свежей, невинной. Взгляд Люка поймал золотой отблеск кольца у нее на пальце, и его захлестнуло сознание того, что это означает. Никогда он так не хотел заботиться о женщине. Больше того, он всегда боялся этого.
Но теперь, когда все свершилось, он ощущал необыкновенное счастье. И еще странное чувство облегчения оттого, что он может наконец-то не скрывать своих чувств.
– Леди Стоукхерст, – прошептал он, привлекая ее к своей груди, – в белом ты похожа на
