много других воспоминаний об этом ужасном вечере, даже слишком много, и они будут преследовать его до самой смерти.
Он помнил, как сидел с Розеттой на трибуне для высокопоставленных чиновников муниципалитета, держа ее за руку, и следил за дуэтом, который исполнял перед микрофоном народные песни, как вдруг заметил двоих. Они направлялись к центральной трибуне, где сидел мэр, и натолкнулись на пару собак из Федерального агентства гражданской авиации, которые умеют вынюхивать взрывчатые вещества. Он вспомнил, что там же, где-то рядом, видел ларек уличного торговца и подумал, что собаки, видно, почуяли что-то аппетитное и вовсе не столь смертоносное, как взрывчатка, — если только они не испытывают отвращения к ванильному крему и пончикам. Но затем Гаррисон заметил серьезное лицо офицера службы безопасности, держащего собак на поводке, понял по его движениям, когда он заговорил с торговцем, что ситуация резко изменилась.
Сам Гаррисон служил в полиции четверть века, начал свою карьеру с патрулирования на улицах верхнего Манхэттена и знал, с какой осторожностью приближаются полицейские к подозрительным людям.
Он стоит футах в восьми или девяти от торговца, чтобы следить за его движениями, не упускать из виду его руки, подумал Гаррисон, а свою держит радом с кобурой пистолета.
Гаррисон навсегда запомнит, как оцепенел, когда увидел, что торговец сунул руку в карман, а полицейский расстегнул кобуру, никогда не забудет собственное ощущение страха и стремительный бег времени, как на видеомагнитофоне, когда ты прокручиваешь запись, не выключив изображение.
Затем он взглянул на огромный экран «Панасоника» над головой, увидел, что цифры показывают 23.56, подумал, что осталось четыре минуты, вот-вот наступит полночь, и понял, что они хотят сделать это ровно в эту минуту, если только не случится что-то, что вынудит их сделать это раньше.
Он всегда будет помнить, как повернул голову к Розетте и их дочери Таше, думая, что нужно как можно быстрее увести обеих с трибуны, как он сжал руку жены, встал со своего стула и с поразившей Рози поспешностью потянул ее за руку, отчего она посмотрела на него удивленным взглядом, словно спрашивая «Что случилось?». Но прежде чем он успел ответить, все вокруг растворилось в ослепительном блеске новой звезды, он почувствовал удар раскаленного воздуха, под ногами задрожала земля, его бросило вниз, и он начал беспомощно кувыркаться в потоке этого адского режущего света, так и не отпуская руки Рози, руки Рози, руки...
Внезапно ослепительный свет померк, ослаб обжигающий жар, и он почувствовал, что находится все еще на трибуне, лежит распростертый на боку, а его левая щека уткнулась в кучу колких обломков. Кровь текла по лицу, и мир, казалось, раскачивался вокруг. Почему-то его ноги оказались выше головы.
Вокруг полыхало пламя, все было затянуто дымом. Сверху градом сыпались осколки стекла. В ночи ревели сирены, а повсюду вокруг кишели люди. Часто залитые кровью, они бежали, ползли, кричали, стонали, звали друг друга. Словом, это было настоящее светопреставление.
Откуда-то сверху донесся стон рвущегося металла. Гаррисон невольно подумал, что странное положение его тела связано с тем, что под трибуной рухнули подпорки, а ее середина ушла вниз.
Доски трескались и горели, и ровные раньше ряды складных стульев были опрокинуты и валялись повсюду, словно разбросанные рукой какого-то гиганта.
Площадь после взрыва напоминала скорее лунный ландшафт, чем привычную Таймссквер.
Где-то справа от себя Гаррисон увидел вздымающийся в небо огромный огненный гриб. Он поднимался из глубокого кратера, и Гаррисон мгновенно понял, что именно там стоял ларек уличного торговца, там стоял полицейский со своими собаками, там произошел взрыв.
Почему-то эта мысль вернула его к действительности, вырвала из сумерек шока, в котором он находился несколько секунд после взрыва, и тут на него с невероятной силой обрушилось сознание того, что он не проверил, где Рози и Таща, Только сейчас осознав, в каком положении лежит, Гаррисон почувствовал, что его левая рука, вывернутая назад, по-прежнему сжимает маленькую руку жены.
— Рози..? — еле слышно простонал он:
Ответа не последовало.
— Рози..?
Молчание.
Гаррисон заставил себя поднять голову. Стон рвущегося металла над головой стал громче и зловещей, вселив в его душу страх и смятение. Он с трудом повернулся к жене, с испугом произнося ее имя, боясь задать себе вопрос, почему она никак не отвечает.
— Рози, ты...
Слова застряли у него в горле, когда он увидел, что она лежит на спине, один ее глаз закрыт, другой смотрит прямо вверх, а покрытое кровью и цементной пылью лицо походит на страшную маску в японском театре «кабуки». Волосы Розетты растрепались, и вокруг затылка расплывалось темное мокрое пятно. Только рука, за которую он все еще держал ее, не была покрыта грудой обломков.
Гаррисон видел, что жена не дышит.
— Милая, нам нужно уйти отсюда и найти Тащу. Ты должна встать...
Она не двигалась. Выражение ее лица не менялось.
В отчаянии, понимая в глубине души, что жена мертва, что ни один человек не может уцелеть под такой грудой обломков, он приподнялся и потянул Розетту за руку, потянул изо всех сил, задыхаясь от рыданий. По его лицу катились слезы.
От пятого рывка рука жены, раздробленная у локтевого сустава, отделилась, оставив раздробленную плечевую кость торчать из похороненного под обломками тела.
Гаррисон замер, в ужасе глядя на то, что он держит в руке.
Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы до конца осознать случившееся.
И тогда, полный ужаса и горя, он закричал...
При каждом взрыве из его эпицентра рвется наружу мощный поток воздуха, и сразу после этого в образовавшуюся пустоту устремляется его новая сжатая волна, — в природе не бывает пустоты. Именно этим пользуются специалисты-взрывники, когда устанавливают заряды НМХ, TNT или аммиачно- селитренных взрывчатых веществ внутри зданий, которые им предстоит разрушить так, чтобы обломки не разлетались по сторонам, а сложившись рухнули внутрь, подобно карточному домику. Чем больше первоначальный заряд, тем значительней последующий эффект, и поток воздуха, ворвавшийся на Таймс- сквер после столь мощного взрыва, был колоссальным вырывало окна, двери срывались с петель, металлические конструкции обрушивались, словно игрушечные, опрокидывались стены, поднимало в воздух автомобили, а людей втягивало в эту чудовищную воронку, словно наступило состояние невесомости. Уцелевшие свидетели катастрофы будут потом сравнивать рев воздуха, который врывался на площадь, с шумом поезда, мчащегося прямо на них с огромной скоростью.
Стон рвущегося металла над трибуной для высокопоставленных гостей на Сорок второй улице становился все пронзительней, крепления огромного экрана «Астровижн», поврежденные силой взрыва и ослабленные ворвавшимся на площадь потоком воздуха, гнулись и скручивались под нагрузкой, которая намного превосходила ту, на какую они были рассчитаны.
Уже через несколько секунд после взрыва гигантский телевизионный дисплей, укрепленный на стене небоскреба Таймс-сквер № 1, сорвался с креплений на одной стороне и теперь раскачивался, подобно картинной раме. Вниз сыпались сотни фунтов стекла от разбитого экрана и бесчисленных ламп дневного света. Они устремились вниз на улицу губительным потоком, рассекая человеческую плоть, вены и артерии, отрубая ноги и руки, вонзаясь в тела пытающихся спастись людей с остротой кинжалов. Десятки жертв нашли здесь свою смерть еще до того, как стихло эхо сокрушительного взрыва. Не прошло и нескольких минут, как мостовая была покрыта кровавой слизью, стекающей по тротуарам и красными щупальцами бегущей к канализационным решеткам, где она скапливалась, так как решетки были забиты бесчисленными осколками.
Град стеклянных осколков сыпался вниз волнами по мере того, как крепления огромного телевизионного экрана не выдерживали нагрузки и разрывались, все больше наклоняя экран на одну сторону, пока он не повис под углом, почти на девяносто градусов отклонившись от своего первоначального
