государственную территорию, а в его населении своих «подданных», как и учили его называть своих крепостных правительственные акты. Правительство могло рассчитывать, что собственный интерес заставит помещика заботиться о своих крестьянах, об их хозяйстве, чтобы поддержать их платежную способность, ослабление которой больно било бы самого помещика, как ответственного податного плательщика за своих крепостных. Подготовлен ли он службой к сельскому хозяйству - этот вопрос, по- видимому, мало тревожил правительство, хотя в 1730 г. среди самих дворян высказывалось опасение, что «подлое шляхетство», низшее дворянство, которого считалось больше 50 тысяч, распущенное из армии по домам, все равно трудами своими от земли питать себя не привыкнет, а в большинстве разбоями и грабежами промышлять станет да воровские пристани у себя в домах держать будет.
Крепостное право третьей формации было скорее неузаконенным фактом, чем правом. Указы давали только общие законченные очертания, в пределах которых практика по-своему восполняла пробелы законодательства. Но была попытка закрепить эту практику юридическими нормами. Известная уже нам кодификационная комиссия 1754 г. кроме упомянутого уголовного кодекса составила еще проекты устава о судоустройстве и судопроизводстве и положения о состояниях. В этой третьей части изготовлявшегося нового Уложения и сквозит взгляд правящих сфер на крепостное право, служивший основой практики. Здесь нет даже особых глав о сельских податных классах: они рассматриваются в главах о землевладельческих сословиях не как общественные состояния, а только как статьи владения и податного обложения. Дворовые люди и крепостные крестьяне являются состояниями, ничем юридически не различающимися между собою; точнее, крепостной крестьянин - тот же холоп, только не дворовый. «Дворянство, - читаем в проекте, - имеет над людьми и крестьяны своими и над имением их полную власть без изъятия, кроме отнятия живота и наказания кнутом и произведения над оными пыток». Дворянин волен отчуждать своих крепостных, распоряжаться их трудом и личностью вплоть до разрешения женитьбы и замужества и «всякие кроме вышеписанных наказания чинить». В 1742 г. Сенат признавал необходимость второй ревизии, между прочим, для пресечения «своевольных переводов» крепостных. Проект предоставляет владельцам право перевода без всякого ограничения или «удержания» от правительственных мест, единственно «для лучших своих выгод», но без всякого внимания к интересам переведенцев. Мысли о законном определении повинностей крепостного совсем незаметно. Дворянам предоставлялось право отпускать своих крепостных «на волю вечно», с детьми или без детей, значит, с раздроблением семейств; но это право обставлено такими затруднениями, при которых оно не могло получить значительного применения. Проект проникнут недоверием и пренебрежением к личности крепостного. Крепостной опутан надзором, как раб, ежеминутно готовый бежать или совершить преступление, и только с этой стороны он - предмет особого внимания кодификаторов: главы о беглых в проекте принадлежат к числу наиболее тщательно разработанных. Таково же отношение и к другим крестьянам, дворцовым и даже государственным. Такая школа гражданственности могла воспитать только пугачевца или работника-автомата. Россия по проекту - строго рабовладельческое царство античного или восточного типа. Такой вид приняла она к тому времени, когда в Дании и Австрии приступали к разрешению крепостного вопроса и даже в юнкерской Пруссии правительство озабочено было мерами обороны крепостных крестьян от помещичьего произвола. Так Россия даже от стран Центральной Европы отставала -
ЛЕКЦИЯ LXXIII
Русское государство около половины XVIII в. - Судьба реформы Петра Великого при его ближайших преемниках и преемницах. - Императрица Елизавета. - Император Петр III.
XVIII в. Шесть царствований на протяжении 37 лет достаточно выяснили судьбу преобразовательного дела Петра по смерти преобразователя. Он едва ли узнал бы свое дело в этом посмертном его продолжении. Он действовал деспотически; но, олицетворяя в себе государство, отождествляя свою волю с народной, он яснее всех своих предшественников сознавал, что народное благо - истинная и единственная цель государства. После Петра государственные связи, юридические и нравственные, одна за другой порываются, и среди этого разрыва меркнет идея государства, оставляя по себе пустое слово в правительственных актах. Самодержавнейшая в мире империя, очутившаяся без установленной династии, лишь с кое-какими безместными остатками вымирающего царского дома; наследственный престол без законного престолонаследия; государство, замкнувшееся во дворце со случайными и быстро менявшимися хозяевами; сбродный по составу, родовитый или высокочиновный правящий класс, но сам совершенно бесправный и ежеминутно тасуемый; придворная интрига, гвардейское выступление и полицейский сыск - все содержание политической жизни страны; общий страх произвола, подавлявший всякое чувство права: таковы явления, бросавшиеся в глаза иностранным дипломатам при русском дворе, которые писали, что здесь все меняется каждую минуту, всякий пугается собственной тени при малейшем слове о правительстве, никто ни в чем не уверен и не знает, какому святому молиться. Мыслящие люди, каких было крайне мало в тогдашнем правящем кругу, понимали опасное положение государства, которое держится не правом, а попутным фактом и механическим сцеплением до первого удара изнутри или извне. Чувствовалась потребность в прочных законных основах порядка и в сближении правительства с управляемым обществом. И. И. Шувалов подавал императрице Елизавете проект «о фундаментальных законах»; граф П. И. Шувалов представлял Сенату о пользе для государства «свободного познавания мнения общества»; но такие проекты находили себе вечный покой в архиве Сената. Не только такое трудное учредительное дело, как создание основных законов, но и простое упорядочение изданных уставов и указов, с которым кое-как сладили при царе Алексее, стало не под силу правительству в следующем веке, когда оно могло пользоваться средствами западноевропейской науки. С 1700 г. бессильно бились над новым Уложением, назначали для этого комиссии междуведомственные и просто ведомственные, из одних чиновников или с сословными представителями; по предложению Остермана даже одному немцу поручали всю кодификацию русских законов. Раз, 11 марта 1754 г., на торжественном заседании Сената с участием членов коллегий и канцелярий в присутствии императрицы рассуждали о страшной неурядице в судопроизводстве. Всегда находчивый граф П. И. Шувалов изъяснил, что помочь горю можно только сводом законов, а составить такой свод не из чего, потому что хотя и много указов, да нет самих законов, которые бы всем ясны и понятны были. Пожалев о своих верноподданных, которые не могут добиться правосудия, императрица Елизавета высказала, что первее всего надобно сочинить ясные законы, потом рассуждала, что нравы и обычаи изменяются с течением времени, почему необходима перемена и в законах, а в заключение заметила, что нет человека, который подробно знал бы все указы, «разве бы имел ангельские способности». Сказав это, Елизавета встала и ушла, а Сенат постановил приступить к сочинению ясных и понятных законов, которые и сочинял 80 лет, но не сочинил. Впрочем, тогда же была образована для этого дела при Сенате комиссия, в состав которой вошел один «десьянс- академии профессор». В год с чем-нибудь комиссия сработала две части свода, но обнаружила в своей работе так мало юридического смысла и подготовки, что ее труд не решились пустить в ход. Робкое бессилие перед порядком при безграничной власти над лицами, чем отличались у нас все правительства этой эпохи, - это обычная особенность государств восточно-азиатской конструкции, хотя бы с европейски украшенным фасадом. Та же особенность сказалась и в другом деле, довершение которого Петр оставил своим преемникам, - в определении сословных отношений. Здесь он не был чужд уравнительных стремлений именно на почве государственных повинностей. Он распространил некоторые специальные
