сумочку с куском сала да ломтем хлеба и, тревожно поглядывая на меня, сказала: «Поешь там, сынок». И я поскакал в ночное вместе с соседским хлопцем Яшей.
Когда совсем стемнело, старший куреня послал меня к озеру Вспольному за водой да велел лошадей пересчитать.
Много я страху натерпелся: каждый куст в темноте казался чудовищем. Добежал до озера, вспомнил о русалках. Вступил в воду, зажмурив глаза, зачерпнул полный котелок. Не помню, как выскочил, как лошадей пересчитал. Но котелок донес полный — сам уж не знаю, как удалось. Старший куреня меня похвалил. Но тут ко мне подбежали ребята, схватили, раскачали и бросили в копанку. В копанках — ямах, вырытых на болоте, — замачивали коноплю, говорили, что, если в реке коноплю мочить, рыба гибнет. Копанки глубоки и сами наполняются водой. Я и ахнуть не успел, как очутился в холодной воде. Если б я стал тонуть, ребята вытащили бы. Но я молча побарахтался, выбрался сам.
Так исстари в курене учили преодолевать страх.
Все испытания я прошел, и меня в курень приняли. Долго я сидел у костра — сушился, шкварил кусочки сала, нанизанные на щепку. А потом заснул. Разбудил меня Яша. Привести коней в село надо до зари: в поле выезжают затемно. Старший куреня торопит:
— В страду на час опоздаешь, годами не наверстаешь.
С тех пор после работы в поле, где я уже помогал отцу, каждый вечер приходилось ездить в ночное. И все бы ничего, если б не Машкин строптивый нрав. До ночного я кое-как доезжал, а вот домой ничем не мог Машку заманить.
Иногда все утро проловишь, до хрипоты накричишься:
— Маш, Маш, Маш!..
Всячески приходилось изворачиваться. На всякие ухищрения пускаться. Ходишь за ней, со слезами уговариваешь:
— Так ты же должна понять, что батька нас ждет. Ты что, или не напаслась за ночь?
Сам хлеб не ел, на него лошадь подманивал. А она ушами прядает, зло косит глазом, подойдет, ломоть схватит, повернется — и наутек. Да еще лягнуть или укусить норовит.
Надо было улучить минутку, смело броситься вперед и вцепиться ей в гриву.
— Тпру… Тпру, поймал!
Машка пускается вскачь. Волочусь за ней, крепко держусь за жесткую длинную гриву. И вдруг лошадь делается смирной — видно, самой надоедает. Останавливается. Тут я набрасываю уздечку, взбираюсь ей на спину. И Машка послушно поворачивает домой. Старшие ребята обычно неслись рысью да галопом, и я завидовал их удали, вспоминая лихих конников на военных маневрах. Но быстро пускать Машку боялся.
Как-то возвращаюсь из ночного, медленно еду по селу домой. Вдруг из подворотни выскочила собака и громко залаяла. Лошадь испугалась и понеслась во всю прыть. Я тоже испугался, вцепился в гриву, пытаюсь остановить Машку:
— Ты что, сбожеволила? Тпру… тпру!
Машка летела вихрем; сам не знаю, как я удержался. Остановилась у нашей хаты.
Оказалось, что мчаться галопом совсем не страшно. Спина у меня, правда, болела порядком, но уже несколько дней спустя я стал пускать лошадь галопом и мчался в курень наперегонки со старшими.
Наступила осень. Я ездил с отцом на уборку картошки, потом помогал ссыпать ее в погреб. В курене стало холодно. Сено давно уже было убрано в стога, уже нечего было опасаться, что лошади нашкодят. Мы отводили их в луга и возвращались домой — на ночь оставляли без присмотра.
Однажды поздним вечером я решил ехать в луга самой короткой дорогой — мимо кладбища. Галопом миновал его, оставил лошадь и решил возвратиться той же дорогой — напрямик. Иду быстро, чего-то побаиваюсь. Вдруг вижу — у куста огоньки засветились. Наверное, волк! Страх подстегивает, бегу, слышу, как сердце колотится. Поглядываю по сторонам. Смотрю, из темноты на меня надвигается высоченная фигура в белом и рукой машет. Мороз прошел по коже, волосы стали дыбом — даже картуз поднялся! Не помня себя свернул в поле. Несся по стерне босиком, не чувствуя, как ноги колет: пятками затылка доставал. А сам думал: не догоняет ли меня привидение? Сделал большой крюк и тут с опаской оглянулся. Тьфу ты, да это лошадь! Идет и хвостом машет. Наверное, хозяин поленился отогнать ее в луга, отвел за околицу, и она сама пошла на пастбище.
Я громко засмеялся над собой да заодно и над всеми бреднями и небылицами. Прав батька — сколько раз говорил: привидений не существует, бояться нечего.
Закалка
Мы, деревенские мальчишки, любили состязаться в силе, ловкости, смекалке. Простые игры сызмальства вырабатывали в нас ловкость, силу, выносливость, быстроту, воспитывали смелость, приучали к осмотрительности.
Летом мы состязались в быстроте, влезая по высокому каштану на колокольню, оттуда по ветхой шаткой лесенке карабкались на церковный купол. Победителем считался тот, кто первый поднимался на самый верх и первый спускался. Сверху перед нами открывались беспредельные дали. Бывало, поглядишь вокруг и дух захватит — все бы смотрел на родимые края, да некогда: торопишься спуститься вниз.
Любили мы игру, в которую, вероятно, играли еще наши предки, — «свинопас». По кругу на лужайке вырывали ямки-«ярочки», а в середине «ярочку» побольше — «масло». Каждый охранял свою «ярочку».
«Свинопас» целился деревянным самодельным шаром из «масла» в «ярочку». Надо было отбить шар палкой, «ярочку» уберечь: чуть отбежишь — ее займет «свинопас». Тогда сам становишься «свинопасом».
Излюбленное место игр у ребят летом — озеро Вспольное: берег, заросший очеретом и сытняком, песчаные отмели.
Мы соревновались в заплыве: кто скорее доплывет до противоположного берега и обратно. Со дна били холодные ключи. Плывешь, а тебя обжигают ледяные струи, сводит руки. Пробуешь ногой дно, и кажется, что никогда не доберешься до берега, задохнешься. Подплываешь к песчаной отмели, путаешься в стеблях кувшинок, цепляешься за них. Чуть передохнешь — и обратно наперегонки.
Среди кустов у самой воды стоял шалаш: в нем все лето жил чудаковатый старик, наш сосед, искусный рыбак. Было у него множество рыболовных снастей и своя лодка. Из Шостки к нему часто приезжали рыболовы. Старик не позволял нам купаться поблизости, когда удил рыбу. Сердился, шугал нас: «Рыбу отпугиваете, пошли прочь!»
И мы убегали подальше от «дедова бережка» — так мы называли место, где стоял его шалаш. Зато дед сам звал нас, когда расставлял сети: «Эй, ребята, плескайтесь, плескайтесь у кустов, выгоняйте рыбу!» И мы диву давались, сколько рыбы он вытаскивал сетями.
Поодаль от «дедова бережка» мы играли в придуманную игру кто дольше продержится под водой. Сидишь на пне а ребята на берегу ведут счет. Зубы стиснешь, зажмуришься, в дно вцепишься, пока в висках не застучит. Вылезаешь когда совсем уже невмоготу станет. А потом загораешь на горячем песке и лакомишься вкусными побегами сытняка.
Зимой с нетерпением, бывало, ждешь, когда окрепнет лед на озерах. Наконец слышишь, кто-то из приятелей кричит:
— Айда, ребята, карусель строить, на кригах кататься.
И мы гурьбой бежали к озеру. Там мы вырубали четырехугольную льдину — кригу, с силой ее толкали, кто-нибудь бросался на нее с разбегу и мчался по льду, пока не налетал на берег.
Но больше всего мы любили кататься на карусели. Строили мы ее так: забивали в лед посреди озера кол, на него насаживали колесо от телеги, а к колесу прикрепляли длинную жердь. К концу жерди привязывали санки. Ляжешь на них плашмя, а ребята крутят колесо. И вот несешься по кругу, только в ушах свистит. А не удержишься — катишься кубарем. А если салазки сорвутся, то тебя выбросит далеко на берег.
