Но, во-первых, как было показано, Черчилль еще в октябре 1942 (!) года считал СССР-Россию главным врагом «союзников», и «второй фронт» был предназначен по сути дела не для разгрома Третьего рейха, а для недопущения России в Германию и Европу в целом. Так что те «взаимопонимание и согласие», которые будто бы определяли политику «союзников», крайне сомнительны.
Вот, например, как осуществлялось сразу после Победы разделение оккупационных зон на территориях Германии и Австрии: «Черчилль, – констатировал британский историк Алан Тейлор, – и по этому поводу был воинственно настроен. Он даже предполагал использовать ВВС для „удара по коммуникациям русских армий, если те решат продвинуться дальше, чем предусмотрено соглашением“. Фактически вовсе не русские, а именно западные союзники так поступили…» И затем именно «англичане и американцы постепенно отошли на согласованные границы, зачастую отойти пришлось почти на 120 миль» (с. 545; 120 миль – почти 200 км!).
Далее, «контроль» СССР был действительно установлен
Наконец, тезис о «намерении» СССР установить свой контроль также и над Грецией, Италией и т. д. едва ли имел под собой реальные основания. Джилас поведал, что в феврале 1948 года, когда в Греции было достаточно мощное восстание, имевшее очевидную антиамериканскую и антибританскую направленность, Сталин безоговорочно заявил:
'– Следует свернуть восстание в Греции, – он именно так и сказал: «свернуть». – Верите ли вы, – обратился он к Карделю, – в успех восстания в Греции?
Кардель отвечает:
– Если не усилится иностранная интервенция и если не будут допущены крупные политические и военные ошибки…
Но Сталин продолжает, не обращая внимания на слова Карделя:
– Если, если! Нет у них никаких шансов на успех. Что вы думаете, что Великобритания и Соединенные Штаты – Соединенные Штаты, самая мощная держава в мире, – допустят разрыв своих транспортных артерий в Средиземном море! Ерунда… Восстание в Греции надо свернуть как можно скорее…'
И Джилас вполне разумно говорит о тогдашних намерениях Сталина: «В его расчеты не могло входить создание на Балканах еще одного коммунистического государства… Еще меньше могли входить в его расчеты международные осложнения, которые приобретали угрожающие формы и могли если не втянуть его в войну, то во всяком случае поставить под угрозу уже занятые территории» (с. 130-131).
Показательно, что Кардель и, без сомнения, Джилас (в то время) как раз явно жаждали присоединить к «соцлагерю» и Грецию, и даже Италию с Францией, где, согласно приведенному выше утверждению Джиласа (сентябрь 1947 года), «имелись условия для полного захвата власти» – захвата компартиями…
Но прав был, без сомнения, Сталин, утверждавший, что США не допустят разрыва важнейших «артерий». Восточная Европа – дело другое. Алан Тейлор с присущей ему объективностью писал: 'Когда рухнула власть немцев в Восточной Европе, в образовавшийся вакуум двинулась советская власть – это было неизбежным следствием победы. В политическом отношении русские
И вот что особенно показательно. Английский политолог Р. У. Джонсон опубликовал в 1984 году статью, посвященную проблеме «тайных операций» послевоенного времени, в которой констатировал: '
Сопоставляя вывод Джонсона с горделивым сообщением Клайна о том, что ЦРУ только в 1945-1952 годах осуществляло «тайные операции» в почти 50 странах, приходится задуматься о сравнительной «агрессивности» СССР и США в те времена, – хотя сегодня господствует версия, согласно которой именно (или даже только) СССР был агрессивен.
Правда, стремление к прямой борьбе с «миром капитализма», убежденность в том, что великая Победа 1945 года открывает путь к переустройству мира – в конечном счете к победе социализма- коммунизма на планете в целом, – была присуща тогда вовсе не только зарубежным «интернационалистам» типа Джиласа и Карделя. В СССР было достаточно много людей, которые полагали, что «революционная война» (вместо «отечественной») стоит в повестке дня.
Имеет смысл процитировать здесь мало кому известное послевоенное стихотворение Бориса Слуцкого «Встреча» – о соприкосновении весной 1945 года с армией «союзников»:
