действительно
Между тем (о чем уже шла речь) и мировая, и отечественная история свидетельствуют, что любые правители,
Но вернемся в 1953 год. Берия сразу же после смерти Сталина действовал в этом направлении явно оперативней и энергичнее, нежели Маленков (и тем более Хрущев), из-за чего Георгий Максимилианович даже заявил 2 июля 1953 года на известном Пленуме ЦК, посвященном «разоблачению» Берии: 'Затем, товарищи, факт, связанный с вопросом о массовой амнистии. Мы считали и считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но… он (Берия. –
Выше уже не раз отмечалось, что в последние сталинские годы совершалось – пусть и не без «отступлений» – определенное смягчение режима (хотя господствует противоположное представление, согласно которому режим-де все более и более ужесточался). Так, в конце 1940-начале 1950-х годов было фактически «реабилитировано» немало людей, подвергшихся гонениям ранее. Скажем, в 1951 году получил Сталинскую премию 1-й степени выдающийся филолог В. В. Виноградов, арестованный в 1934 году и до 1944-го испытывавший всякого рода притеснения; тогда же удостоились Сталинских премий репрессированный в 1933-м драматург и киносценарист Н. Р. Эрдман и заключенный в 1935 году в ГУЛАГ, а позднее ставший писателем В. Н. Ажаев; в начале 1951-го, как уже сказано, была восстановлена в качестве члена Союза писателей СССР изгнанная из него в 1946-м А. А. Ахматова; в 1952 году возвращается в состав ЦК маршал Жуков, удаленный оттуда в 1946-м (его, кстати сказать, обвиняли тогда чуть ли не в организации военного заговора…)489.
Можно привести и много других сведений о благоприятных поворотах в 1949-1952 годах в судьбах тех или иных людей, подвергшихся ранее репрессиям и гонениям, но более показательна, пожалуй, судьба целой группы – как бы даже враждебной «партии» – уже охарактеризованных выше «космополитов». «Борьба» с ними началась в январе-феврале 1949-го очень, пользуясь ходячим современным определением,
В 1930-х годах подобный приговор, скорее всего, имел бы роковые последствия, однако «космополиты», как ни странно, стали выступать в «советской печати» уже в следующем, 1950 году (!), а в 1951-м один из главных их лидеров, А. С. Гурвич, опубликовал в «Новом мире» в сущности целую книгу (70 крупноформатных журнальных страниц). Правда, его новое сочинение также подверглось критике, но факт опубликования все же чрезвычайно многозначителен.
Борщаговский рассказывает о долгой истории печатания сочиненного им в 1949-м – первой половине 1950 года объемистого (700 книжных страниц) романа «Русский флаг», который вышел в свет только в июне 1953 года, то есть уже после смерти Сталина. Однако из его рассказа явствует, что уже в 1950 году член ЦК и генсек СП СССР Фадеев дал распоряжения своему первому заму Симонову, секретарям правления СП А. А. Суркову и А. Т. Твардовскому, а также историку академику Е. В. Тарле написать отзывы о романе. И, не обращая внимания на вышеупомянутый «приговор» самого Маленкова, все четверо рекомендовали роман Борщаговского в печать; краткий положительный отзыв написал и сам Фадеев.
Все это было бы, без сомнения, немыслимо, если бы указание о недопущении к печати «на пушечный выстрел» продолжало действовать. А тот факт, что объявленные в 1949 году чуть ли не вне закона «космополиты» уже в следующем году так или иначе были «прощены», ясно говорит о происходившем смягчении режима.
Правда, Борщаговский в своих мемуарах пытается внушить читателем, что его роман-де не мог быть опубликован, если бы не умер Сталин. Однако из его же собственного рассказа вполне очевидно, что выход в свет «Русского флага» задерживался только из-за сопротивления главного редактора издательства «Советский писатель» Н. В. Лесючевского. Мне хорошо знакомы повадки этого прямо-таки патологического «перестраховщика», так как я «пробивал» через него в течение почти трех лет (1961-1963) книгу М. М. Бахтина о Достоевском, чья наивысшая ценность позднее была признана во всем мире. Лесючевский «сдался» лишь после того, как с помощью всяких ухищрений я побудил тогдашнего председателя СП СССР К. А. Федина подписать составленное мною от его имени весьма резкое «послание» этому уникально трусливому главреду491.
Борщаговский, в свою очередь, сообщает, что после долгих проволочек он подал жалобу на Лесючевского в секретариат СП СССР, который 30 сентября 1952 года на заседании, каковое вел член ЦК Фадеев, принял специальное постановление, обязывающее Лесючевского немедля приступить к изданию объемистого сочинения492, и восемь месяцев спустя, в июне 1953-го (срок вполне «нормальный» для издательской практики того времени), роман вышел в свет. И само принятие подобного постановления о книге вчерашнего «космополита» показывает, что Борщаговский был к тому времени – то есть к сентябрю 1952 года – фактически полностью «реабилитирован»; ведь нелепо полагать, что секретариат СП мог принять тогда постановление, противоречившее позиции власти!
Немаловажно затронуть и еще одну сторону дела. В сочинениях о так называемых «космополитах» они обычно изображаются как жертвы заостренно «патриотически» настроенных врагов, которых высшая власть тогда-де целиком поддерживала. Но это также не соответствует действительности. Ведь в декабре 1949 года был отстранен от своих постов секретарь ЦК и МК Г. М. Попов, который, как сообщалось выше, в январе 1949-го сыграл решающую роль в развязывании кампании против «космополитов». И есть основания полагать, что он потерпел крах именно из-за своего чрезмерного «патриотизма».
А в 1952 году один из главных противников «космополитов», дважды лауреат Сталинской премии А. А. Суров, был подвергнут постыдному разоблачению, ибо, как выяснилось, сочинял свои пьесы совместно с безымянными «соавторами»; влиятельные друзья всячески пытались замять этот скандал, поскольку дискредитировалось само «патриотическое» направление в драматургии, а критики-'космополиты' оказывались правыми. Однако Суров все же был публично опозорен, и из этого ясно, что власть не столь уж безусловно поддерживала «патриотов».
Вообще, для объективного понимания того времени необходимо ясно осознать, что Сталин относился негативно к любой заостренной «позиции». Еще в 1928 году он, говоря о «левой» и «правой» опасностях, бросил ставшие широко известными слова: «Какая из этих опасностей хуже? Я думаю, что обе хуже»493.
Имевшая место двадцать с лишним лет спустя, в 1949-м, одновременная расправа и с «ленинградцами», обвиненными в «русском национализме», и с Еврейским антифашистским комитетом неопровержимо свидетельствует, что политика Сталина была именно таковой. Широко распространенное представление о нем как «русском патриоте» или даже «шовинисте» – сугубо тенденциозная версия, хотя ее и придерживаются совершенно разные, даже противоположные, авторы.
