— Почему ты не сказал, что мать дома?
— Какая разница? Это что, что-нибудь изменило бы?
Он отвернулся к стене и опять заснул. Я оделась и вышла.
На улице было мерзко и пусто. Сыпал мелкий снег-крупа. Редкие прохожие смотрели угрюмо и злобно.
Я спустилась в метро. Стоя на эскалаторе, я увидела его: он ехал вверх. Он повернулся и посмотрел на меня. Или не на меня. Не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Я не успела крикнуть ему или помахать рукой. А потом, внизу, я не перешла на другой эскалатор, чтобы подняться наверх и попытаться его догнать.
На трубах
Мы сидим на трубах теплотрассы у кольцевой дороги. Дымит ТЭЦ. Стас поет под гитару песни «Наутилуса» и «Кино». Лето скоро кончится. Мы все лето просидели на трубах. Пили пиво. Слушали Стаса, хоть он и не очень хорошо поет.
Стас допевает «Башетунмай» и присасывается к бутылке пива.
— Я не люблю Цоя, — говорит Гоша. — За его примитивные тексты и примитивную музыку.
— Значит, ты левый чувак, — злобно отвечает Стас.
Он тащится от «Кино», прошлым летом ездил в Ленинград, чтобы записать в звукозаписи все их альбомы. Потом мы у него их переписали. Мы все тащимся от «Кино». И Гоша тоже. Просто он выделывается, потому что сейчас с нами Ленка. Она сидит рядом со мной, и я обнимаю ее за плечи.
— Классно как, — Стас задирает голову. — Небо. И звезды…
— И трубы, — говорит Гоша.
— Что трубы?
— Ничего. Просто трубы. И дома корявые. И дым от ТЭЦ.
Гоша смотрит на нас, как будто это мы виноваты, что ему здесь не нравится жить. А может, он снова выделывается.
— Да, ладно, что тебе за дело до дыма из труб? — говорю я.
— А тебе что, не надоело жить здесь, у кольцевой дороги, в этих сраных домах с алкашам и идиотами? А у вас в Москве тоже так, Ленка?
— Что — так?
— Ну, районы такие однообразные, дома. Люди-придурки?
— Не знаю. С виду, наверное, так же. А люди… Ну, они более разные…
— Почему Гоша такой злобный? — спрашивает Ленка.
Мы идем по двору. Я провожаю ее домой.
— Не знаю. Наверно, жалеет, что не сбежал в пятнадцать лет из дома. А сейчас ему уже шестнадцать. Поздно: не получится так, как в песне.
Мы подходим к моему дому.
— Если не торопишься, можем залезть на крышу, — предлагаю я. — Скорее всего, ход открыт.
— Вообще-то, не тороплюсь.
Мы поднимаемся на лифте на последний этаж, потом по металлической лестнице в лифтовую, а оттуда — на крышу. Внизу монотонно светятся окрестные девятиэтажки.
— Ни разу не была на крыше, — говорит Ленка. — Весь район по-другому выглядит. Потому что темно, наверно.
— Не так уродливо.
— Может быть.
— Тебе здесь не нравится. Хочешь скорей обратно в Москву.
— Откуда ты знаешь?
— По тебе видно.
— Значит, ты наблюдательный.
— Нет, правда.
— Что — правда?
— Что тебе здесь не в кайф.
— Нет, здесь неплохо. Бабушка. И ты. И Стасик, и Гоша — тоже нормальные ребята. Я вас столько лет знаю…
— А сейчас ты скажешь, что мы какие-то другие становимся, и ты — тоже другая, и общих интересов все меньше…
Ленка улыбается. Я достаю пачку «Космоса», даю ей сигарету. Мы закуриваем.
— Лето кончается, — говорю я. — Жалко.
— Ну и что? Будет осень, потом зима. Зимой тоже бывает классно. А потом — новое лето. Совсем другое, не похожее на это. Каждое новое лето — другое, оно не похоже на прошлое.
Ленка смотрит на меня и улыбается.
В гудрон крыши впечатался мусор — осколки стекла, бумажки, сигаретные пачки. Ленка ложится на спину, кладет руку под голову. Я придвигаюсь и целую ее. В губы. Неуклюже, но решительно. Она отворачивается.
— Не надо.
— Хорошо. Не буду.
Я отодвигаюсь и тоже ложусь на спину, смотрю на звезды и летящий среди них самолет.
— Завидую тем, кто сейчас куда-то летит, — говорю я.
— Я тоже.
Мы бросаем окурки на гудрон крыши, и от них отскакивают красные искры. Где-то внизу слышны голоса и шум машин.
Мы подходим к барьеру у края крыши и слегка облокачиваемся на него, чтобы почувствовать страх, от которого ноет в ногах и в животе.
Ленка спрашивает:
— Ты чувствуешь страх высоты?
Я киваю.
— Если бы этого страха не было, все давно бы попадали с крыш и балконов и переломали бы шеи и позвоночники.
Мы отходим от края, садимся, закуриваем.
— Послезавтра, — говорит Ленка.
— Что — послезавтра?
— Уезжаю послезавтра.
— Так скоро?
— Да.
Купаемся в «Вонючке» — узкой грязной речушке за пустырем. Купаться в ней запрещено, потому что туда сливают всякую гадость с химкомбината, но многие все равно купаются, даже Ленка. Она классно выглядит в своем ярко-зеленомом импортном купальнике. Пацаны мне завидуют.
Мы залезаем на кучи песка, которые накопал год назад земснаряд — земснаряд увезли, а песок остался — и зарываемся в песок. Вокруг, на обоих берегах Вонючки, торчат ряды одинаковых девятиэтажек, а над ними, сплющиваясь к горизонту, висят облака.
— Ты помнишь, когда в первый раз здесь купалась? — спрашиваю я у Ленки.
— Не помню. Мы раньше, когда была маленькая, сюда каждый год приезжали, но купалась я или нет, не помню. А потом родители развелись, и несколько лет мы вообще не приезжали. А потом я приехала
