девушка.
Когда я сломал корочку ложкой, из-под нее брызнула оранжево-белая жидкость.
— Кокосовое суфле, — сказала Марджори, очевидно гордая собой. — Осторожно, оно горячее.
Конечно, но ведь это было так вкусно: вкус сладкого суфле с кокосовым молоком, мякотью банана и апельсина и ромом до сих пор у меня на губах...
— Я добавила сюда «Желтой птицы», — сказала она, пробуя суфле.
— Здесь что, еще и птицы?
Она музыкально рассмеялась.
— Нет, «Желтая птица» — это коктейль, смесь бананового ликера и апельсинового сока с вином. Я добавила все это в мое суфле.
— Вы уверены, что не вы готовите в «Вестбурне»?
— Уверена. Их кухарка готовит во много раз лучше меня. Но все же не так хорошо, как моя мама.
После ужина мы сидели на крыльце ее коттеджа и смотрели, как обрушивается на берег прилив и мерцает вода. Мы сидели рядом, но не касались друг друга. Луна выглядела нереальной, похожей на обломок кочерги; казалось, ее можно было сорвать рукой с чистого темно-синего неба. Очень мало звезд подмигивало нам в эту ночь. Линия горизонта казалась бесконечно далекой, хотя я и понимал, что вокруг Нью-Провиденс разбросано бесчисленное количество островов Багамского архипелага с сотнями таких же прекрасных пляжей с белым песком. Но почему-то этот пляж казался мне единственным. На всей Земле.
— Натан, знаете, что беспокоит меня...
— Что? Я что-нибудь не так сказал или сделал?
— Нет! Нет. Кое-что о сэре Гарри.
Она смотрела себе на колени; наверное, она сняла все свои нижние юбки, когда ходила в ванную после ужина, потому что сейчас на ней было синее с белым платье.
— Сэр Гарри вел себя... очень странно... примерно за месяц до своей смерти.
— Странно?
— Он вдруг стал принимать меры предосторожности. Как будто боялся чего-то.
Я засмеялся:
— Ну да, меры предосторожности: спать при открытых окнах.
— Знаю, знаю. Но все же... Он никогда не поступал так раньше.
— Как?
Она вздохнула и задумалась. Бусинки на ее деревянном ожерелье чуть загремели.
— Одну ночь он спал в одной комнате, следующую — в другой, потом — в третьей и так далее. Всегда в разных комнатах.
— Ну... это, конечно, немного странно, но я не думаю, что это обязательно было мерой предосторожности.
— Может быть, но он всегда клал под подушку заряженный пистолет. Это как, тоже не мера предосторожности?
Я выпрямился.
— Да, конечно, вы правы. Это уж — точно мера предосторожности. Что стало с этим пистолетом?
Она пожала плечами.
— Не знаю. Я видела его на тумбочке в ночь убийства, когда клала пижаму на кровать. Тогда я видела его в последний раз.
— Господи! Это может быть очень важным, Марджори. Что это был за пистолет?
— О, я не знаю. Я плохо разбираюсь в оружии... Я ничего не знаю о пистолетах.
— Это был автоматический пистолет или револьвер?
— А какая разница?
Я кратко объяснил ей.
— Револьвер, — сказала она.
— Калибр?
Она задумалась, потом показала двумя пальцами: 6 дюймов.
— Значит, примерно 38 калибр. Вам надо рассказать о пистолете полковнику Линдопу.
— Я уже сказала ему.
— А, хорошо. Спасибо, что сказали и мне. Обвинение раньше удавится, чем сообщит мне об этом.
— Извините, что не сказала вам раньше...
— Ничего. В этом сумасшедшем деле полно улик, за которые можно ухватиться. — Я посмотрел на часы. — Уже почти десять. Минут через сорок — сорок пять нам пора будет идти к Артуру.
— О'кей. Не хотите искупаться?
— М-м-м... конечно. У вас в доме не будет лишних плавок?
Она посмотрела на меня с притворным негодованием.
— Я похожа на девушку, у которой в доме есть мужские купальные принадлежности?
— Нет, совсем нет, просто у меня...
Она поднялась и сделала что-то со своим платьем, и оно упало на песок.
Пораженный, я смотрел прямо на темный треугольник внизу ее живота, когда ее белая блузка пролетела мимо меня. Когда я снова взглянул на нее, передо мной стояла прелестная статуя женщины из молочного шоколада, вылепленная каким-то сладострастным кондитером. У нее были округлые высокие груди — не очень большие, но и не маленькие, налитые груди, презревшие силу тяжести. Талия была невероятно узкой, а ее ноги — мускулистые и бесконечные, ноги танцовщицы — были сейчас дерзко расставлены в стороны. Эта скромная девушка упиралась руками в бедра и хохотала надо мной.
— Почему у тебя открыт рот, Натан?
На ней не было ничего, кроме ожерелья с деревянными звеньями.
— Или ты еще голоден?
И она бросилась навстречу волнам, смеясь и брыкая ногами. Может, ее ягодицы были слишком большими на чей-нибудь вкус, но не на мой. Цепляясь, я скинул с себя одежду и стремглав бросился в прибой, как сексуально возбужденный краб.
Она брызгала меня водой, смеясь, как маленькая девочка, и я тоже брызгал ее. Лунный свет играл на воде, окрашивая ее сейчас мозаикой белого, голубого, черного и серого.
Она ныряла и плескалась, уплывая прочь, и я бросался за ней в неглубокой воде.
Шагая по дну, я оглянулся назад, на берег. Мы еще не зашли далеко в море, но уже могли одновременно видеть и загородный клуб, и ее коттедж, и «Вестбурн», и силуэты пальм, чернеющие на синем небе.
— Все это кажется нереальным, Натан, — кричала она. — Весь мир стал игрушечным.
— Конечно, — отвечал я. — Но ты — ты реальна.
Она улыбалась; ее руки и ноги били по воде, держа ее на поверхности. Но это была невеселая улыбка.
— О, Натан... мы не должны... мы из разных миров.
— Есть только один мир, — сказал я. — Просто в нем — разные места и разные люди. Иногда они воюют друг с другом. Иногда они могут заняться кое-чем получше...
Мои слова рассеяли горечь в улыбке на ее лице, она откинулась назад и поплыла к берегу. Там она села на песок, у самой воды, и стала глядеть на луну, наслаждаясь ей, будто загорая под ее светом.
Я сел рядом с ней. Я немного запыхался. Она была в лучшей форме.
— У тебя шрамы, — сказала она, дотрагиваясь до меня.
— Меня подстрелили пару раз.
— В тебя стреляли на войне?
— И на войне, и... так.
— Твоя жизнь полна опасностей, да?
