Ува – вредный ориогорухо. Или того хуже, найдет Уву и заставит вслух самоунижаться.
Надо прятаться.
За девять лет скитаний Толстый Ува сменил десятка три планет. Он был грузчиком и уборщиком, санитаром и служителем морга; пас косяки сельдей, подключен к нейроблоку крошечной субмаринки, читал курс лекций «Основы стихосложения аримов» в Ваначкорском университете, ухаживал в зоопарке за чачунасскими лемурами; нанялся донором спермы, но быстро уволился, потому что ему приснилась добрая богиня Афсынах и укорила; работал консультантом на съемках фильма ужасов про каннибалов – и даже снялся в маленьком эпизоде, сделав по требованию режиссера татуировки на щеках…
Два раза сидел: по глупости и недолго.
Думал, что и в третий раз – недолго, да ошибся. Пересыльная тюрьма «Шеол» казалась ему раем в сравнении с прелестями Мей-Гиле. Ува жалел, что придется оставить тихий уголок. Здесь он не боялся колдуна. В «Шеоле» хоть криком кричи, что ты – пусонг и ориогорухо (да хоть левая пятка злого демона Микифля!), все равно никому это неинтересно.
Ав-то-ма-ти-ка, да?
Орбитальная станция была переоборудована ДИНом Южного Триалета для своих нужд много лет назад. Тогда вокруг целого ряда планет, чаще – необитаемых, начали крутиться пенитенциарные заведения, не требующие постоянного внимания охраны. На пересылке задерживаются редко: это, образно говоря, зал ожидания тюремного космопорта, где осужденные ждут кораблей, на которых их отправят к месту отбытия наказания. Каторжане стояли на пороге этапа; упрямцы опротестовывали приговоры и решения судов; «политических» не сегодня-завтра собирались отправить в распредлагерь…
Количество заключенных в «Шеоле» все время менялось, определяясь интенсивностью этапирования. Разместив новеньких в камерах-«транзитках» и забрав «определившихся», служители порядка оставляли тюрьму – в них здесь не нуждались. Временами наезжал начальник учреждения; в смысле,
В его отсутствие «Шеолом» заведовал ЦЭМ – центральный электронный мозг.
Схема бытия в тюрьме предусматривалась такой, что проще некуда. Из «транзиток», где заключенный проходил полный медосмотр, сам того не зная, узника переводили в стандартные «тет-а-тетки», камеры на двоих. Ничего лишнего: «спальня» с койками и столиком, намертво вмонтированным в стену, гигиеническая капсула-универсал – и «тренажерка», микро-каморка с оборудованием, «осуществляющим соблюдение правил, касающихся физкультуры и спорта».
Читайте «Свод принципов защиты лиц, подвергающихся задержанию или заключению», статья 141, параграф 78 – там все сказано.
Еда в «тет-а-тетку» подавалась напрямую из кулинар-блока. Встроенный головизор, имея в наличии обширную фильмотеку, позволял удовлетворять эстетические и интеллектуальные потребности. Пока действовал «режим № 1», заключенные декадами могли не покидать камер, дожидаясь решения своей участи.
– Да они же перегрызут друг друга! – вскрикнет нервный обыватель, и будет не прав. Обыватели вообще редко бывают правы, даже когда речь заходит о способах лечения геморроя и уклонении от налогов.
Проблема насилия – вечная беда мест заключения – решалась даже не ЦЭМом, а периферийной дубль-системой, осуществлявшей непрерывный контроль за узниками. Если в камере совершались действия, оцениваемые бдительными «следаками» как нарушение прав одного сокамерника другим, система без промедления востанавливала статус-кво. Звуковой сигнал: «Прекратить противоправные действия!» В случае отказа подчиниться – предупредительный электроразряд. Шокеры, размещенные в самых неожиданных местах, били без промаха.
Если и это не помогало, включался парализатор.
Когда уровень насилия с самого начала «зашкаливал», звуковой сигнал и разряд опускались – парализатор включался первым. На вызов неслась кибер- тележка, беспомощный агрессор подхватывался манипуляторами – и приходил в себя уже в карцере. По отбытию карцерного срока драчунов содержали в одиночках «для лиц, склонных к насилию»: без «тренажерки», с фильмотекой, содержащей исключительно «произведения искусства, воспитывающие гуманизм и взаимоуважение личностей».
Для больных имелся лазарет – также полностью автоматизированный.
«Режим № 2» предусматривал выход заключенных из камер. Общая столовая, три спортивных зала, прогулки в трех оранжереях (строго по расписанию). Этот режим предусматривал как наличие на «Шеоле» людей-охранников, так и их отсутствие. ЦЭМ и дубль-система управлялись с заключенными, получившими ряд дополнительных свобод, не хуже, чем пастушьи субмарины – с сельдевыми косяками. Раз-два, подъем, зайти-выйти, занять места, прогулка окончена, вернуться в камеры, отбой…
– У каждого свой страх, – бормотал дедушка Мыжи Тюмен. Это, конечно, если старик еще грелся на солнышке, а не бродил смутной тенью в пропасти Ап-Салбанык. – Но и счастье у каждого свое. Положи счастье на ладони, поднеси нам – то-то мы удивимся…
Толстый Ува был счастлив в «Шеоле».
Он не мог оценить злую иронию шутника из ДИНа, давшего пересыльной тюрьме такое название. «Дом вечного покоя», «Царство мертвых», «Великая могила» – исследователи взахлеб спорили о верном толковании слова. Ува ничего не знал об их спорах. Скажи ему кто-нибудь, что в мистический Шеол нисходят, спускаются, а в пенитенциарный «Шеол» – возносятся, так он и юмора бы не понял. Что тут смешного?
Покой, он и есть покой.
Счастье.
Ночами Ува молился доброй богине Афсынах о пожизненном заключении в здешнем раю. Тюремный шаман, иначе – священник, «человек котла», как Ува тайком звал всех, проповедовавших загадочные «высшие ценности», подарил ему образок с красивой женщиной. Вне сомнений, художник изобразил Афсынах: печаль в глазах, слезинка на щеке, сияние вокруг головы… Уванникян Кимчичан, заключенный номер 62, кланялся богине и просил о милости.
– Замолчи, – ругался сосед по камере. – Дай поспать!
Тогда Ува просил шепотом.
Позже он уверился: в том, что произошло с «Шеолом», виноват он и только он – Толстый Ува, грязный дикарь, достучавшийся до милосердного божества.
Все началось с головной боли. В виски словно забили по раскаленному гвоздю. Сосед лежал на койке, зарывшись лицом в подушку, и хрипло стонал. Ува кормил его с ложечки, насильно: без еды можно умереть, это знает каждый. Действовал «режим № 1»: живой начальник тюрьмы отсутствовал, охрана – тоже. Очутиться в одной камере с покойником, умершим от голода, Уве не улыбалось.
Он боялся мертвецов.
Ему ведь никто не объяснил: мертвого заберет кибер-тележка.
Заключенные корчились в «тет-а-тетках», «транзитках» и «одиночках». Многие полагали, что причина боли – в неисправности ЦЭМа. Попытка реструктуризации психики, подавление центров агрессии, наказание не пойми за что – догадки высказывались самые разные. К сожалению, они были одинаково далеки от истины.
Девять часов пытки, и Королева Боль оставила «Шеол».
Наступил час галлюцинаций. Заключенные плясали и пели, рыдали и читали длинные монологи. Кое-кто впал в детство, кое-кто ненадолго выжил из ума. Камеры заполнились неожиданными, зачастую удивительными персонажами. Звезды эстрады, президенты, герои дешевых сериалов; великие люди прошлого, адмиралы флота, шлюхи, беспечальные растения… Каждый нашел себе подходящую шизофрению. В частности, Толстый Ува ощутил себя шаманом Хум- Кыкватом, победителем злых духов-кэле. Он связывал кэле, одного за другим, распирал им пасть крепкой палкой и лил туда освященные помои.
Духи корчились в муках, радуя Уву.
Шестьдесят минут – и безумие без видимых последствий убралось прочь, вслед за Королевой Болью.
Эти десять часов доставили приличный «головняк» – правда, вызванный иными причинами – диспетчерским службам космопортов Южного Триалета. Пенталет-II, непригодная для жизни планета, на орбите которой располагалась тюрьма, вдруг стала центром опасного для полетов сектора. Флуктуации высших классов, иначе говоря, пенетраторы, объявились неподалеку от «Шеола» – роились, что ли?! – и количество их превышало разумную статистику в десятки раз.
– Как мухи на дерьмо! – заявил остроумнейший из диспетчеров.
В определенном смысле он попал «в яблочко».
Обычно пенетраторы не ходят стаями. Флуктуации этого типа – одиночки. Напрочь забыв о судьбе орбитального узилища, гори оно синим пламенем, яйцеголовые мужи Триалета кинулись наблюдать за уникальным явлением. Рейсы отменялись и переносились, в спешке рассчитывались новые маршруты, готовились к взлету «Ведьмаки»-чистильщики – а профессора с академиками дурели от обилия новых данных.
На их глазах формировалась «кротовая нора»: свеженькая, с пылу с жару червоточина континуума. А уж что творилось с излучением Куклера – испусканием виртуальных частиц на границе горизонта событий – вообще не поддавалось воображению. Замеры обещали в будущем сотню монографий и дюжину премий Лаутхаузена.
«Сингулярность в тоннеле возникшего объекта, – записал в блокноте член-коррреспондент местной АН, поскуливая от радости открытия, – всё-таки существует, однако информация в неё не попадает. Материя уходит в сингулярность, а информация – путём квантовой телепортации – отпечатывается на…»
Закончить свою общепонятную мысль он не успел.
Как раз в эту минуту, когда восторг деятелей науки достиг апогея, «Шеол» провалился в червоточину и сгинул. Следом за тюрьмой убрались восвояси пенетраторы. «Ведьмаки» никуда не взлетели, космопорты вернулись к обычному расписанию; позднее вышел ряд зубодробительных статей о «социализации флуктуаций». Куда забросило тюрьму, никто так и не выяснил. Для очистки совести были предприняты розыскные действия, которые завершились пшиком.
– Жаль, – сказал Адольф Штильнер, известный космобестиолог, руководитель евгенического центра «Грядущее», узнав из новостей о происшествии. – Следовало бы найти. Уверен, блудная кутузка обретается сейчас в интереснейшем месте…
Штильнеру нельзя было отказать в прозорливости. «Шеол» вынырнул из червоточины в такой глуши космоса, далекой от обитаемых миров и
