одной из этих дам. Всякое, конечно, бывает… но навряд ли. Однако у пожилых дам бывают дочки, племянницы, внучки, в конце концов.
Придется ехать в гости. Я зашел к шефу, чтобы доложить ситуацию, и — повезло! — застал на месте. Обнорский интенсивно трудился: лежал на диване и пускал дым колечками. Я лег на другой диван и стал ему помогать. На пару у нас получалось здорово… Вот такие мы стебки. Нет, теперь говорят — приколисты.
— Ну? — сказал Обнорский, когда сигарета кончилась.
Я рассказал ситуевину. Андрюха, немного подумав, решил:
— Езжай. Только не один… Такие штуки мы уже проходили. Прихвати кого-нибудь. Из адреса отзвонитесь. Обязательно.
В коридорах Агентства было еще тихо, пусто… «Прихватить кого-нибудь» не получилось. И я уже решил, что поеду один.
В первый раз, что ли?… Нет, не в первый.
Но в иные, забытые уже «разы» в кармане у меня лежала ксива со словами: «капитан Ложкин Сергей Иванович состоит в должности старшего оперуполномоченного», а под мышкой висел табельный ПМ.
Я был тогда ВПРАВЕ обратиться за помощью к любому милиционеру, участковому, оперу… Как говорится: почувствуйте разницу… Я ощущал разницу оч-чень хорошо!
И я бы поехал в адрес один, но на лестнице столкнулся с Шахом и Князем.
Конечно, я был для них не авторитет… и вообще — в Агентстве без году неделя. Но я сослался на шефа, и они поехали со мной. По дороге ввел их в курс дела, избегая ненужных им подробностей.
— Вопросы есть, коллеги? — спросил я.
— Есть вопросы… коллега, — сказал Шаховский, выделив последнее слово. Видимо, это должно означать, что я — бывший мент — ему не коллега… И я со своей стороны считал точно так же: хоть Виктор Шаховский и не привлекался никогда к уголовной ответственности, но в оперативных документах РУОП его фамилия замелькала еще в самом начале девяностых.
— Спрашивай, — ответил я.
— А премию с этой супружницы барыжной ты за работу, коллега, обговорил?
— Нет, — отрезал я.
— Лохи, — пробормотал Шах и больше ничего не спрашивал, смотрел в окно.
У Гвичия вопросов было больше: а сколько лет вдове? А не блондинка ли она?
А как она «вообще, да»?
Я ответил: лет вдове семнадцать. Блондинка. «Вообще»: 90-60-90. И Гвичия тоже замолчал… только причмокивал иногда. Глаза у него стали мечтательными, подернулись нежным туманом.
Прежде чем ехать непосредственно в адрес, заскочили в местное РУВД… Повезло — застали нужного нам опера на месте.
— Да, — сказал он, — звонили мне про ваше дело… лейтенант Иванов, кажется… так?
— Да, — подтвердил я. Иванов — фамилия опера, который отфутболил меня в Василеостровском районе.
— Ну а чего от меня-то вы хотите?
— Как чего? Неужели непонятно?…
Сходить с нами в этот адрес. Дело-то, скорее всего, об убийстве идет.
— Ну во-первых, пока только о розыске пропавшего… Во-вторых, я туда уже сходил.
— И что?
— А ничего, меня и на порог не пустили.
Шах хмыкнул, Гвичия изумленно вскинул брови. А я спросил… Я очень спокойно спросил:
— Простите, Виктор… э-э…
— Георгиевич, — подсказал опер, включая электрический чайник.
— Виктор Георгиевич, вы здесь в каком качестве служите?
— А там (кивок в сторону двери) висит табличка. На ней все написано… прочитайте.
— Я читал. Там написано, что в этом кабинете работают опера уголовного розыска.
Наш опер закончил манипуляции с чайником, поднял на меня взгляд и сказал:
— Выйдите из кабинета… Я вас сюда не приглашал… пока.
— Спасибо за помощь, — ответил я. — Пошли, мужики… По-моему, кто-то таблички на дверях перепутал.
— Желаю успехов, — бросил опер.
Мы вышли. Сказать по правде, мне было очень противно. Гвичия посмотрел на табличку и сказал:
— Какой-то странный человек, да?
Шах тоже посмотрел на табличку, сплюнул и сказал:
— Лохи.
Я не сказал ничего.
Я не сказал ничего, я только подумал… но не сказал.
…Дверь в квартиру, где находится телефон, зарегистрированный на гр. Шурыгину Антонину Викторовну, наводила на мысли о коммуналке и бытовом пьянстве: следы неоднократного и неумелого ремонта, висящий на проводах звонок, порезанная ножом дерматиновая обивка…
Таких дверей я за годы пахоты в УР повидал немало. И мог даже предположить, что увижу за дверью.
Гвичия начал давить на кнопку звонка.
Делать это пришлось пять раз. Шаги за хлипкой дверью раздались тогда, когда уже нам показалось, что в квартире никого нет. Шаги были шаркающие, медленные… потом раздался кашель… потом дверь отворилась. На пороге стояла старуха в грязном халате и торчащих из-под него белых бязевых мужских кальсонах.
Жиденькие волосы, характерный цвет лица, густой перегарный выхлоп… Все, как говорится, до боли знакомое. Я загодя приготовил свое журналистское удостоверение и придал лицу некое соответствующее профессиональное выражение. Все это оказалось лишним. Старуха посмотрела на нас мутными глазами, закашлялась и сказала:
— С утра уже ходить стали…
— Здравствуйте, бабушка, — вежливо сказал Зураб.
— Ишь, внучек нашелся… басурманин… Спят они еще… — Старуха явно собиралась захлопнуть дверь, но я не дал.
Я сунул ей под нос удостоверение и начал работать. Кое-что, впрочем, мне уже было ясно.
— Мы журналисты, — сказал я. — А вы Антонина Викторовна?
— Что надо?
— Поговорить, Антонина Викторовна…
Мы — журналисты.
— Стрекулисты-журналисты… аферисты! На похмелку дашь?
— Дам, — ответил я, доставая бумажник.
Выражение глаз старой алкоголички стало гораздо более осмысленным или, по крайней мере, заинтересованным. Я вытащил пятидесятирублевую купюру. На эти деньги можно купить одну бутылку
