чудо, что Сталин позволил ему такое… Впрочем, шел, я напомню, двадцать девятый год.
Спустя всего три-четыре года это было бы уже невозможно. Потом, уже в Мексике, Троцкий остался без средств к существованию и вынужден был продать свой архив Гарвардскому университету.
— Неужели все документы Троцкого попали в Гарвард?
— Нет, конечно. За время своей политической деятельности он написал тысячи писем, записок, статей. Он был невероятно работоспособным человеком. По всему миру разбросаны сотни документов с его автографом.
— И тем не менее в России документов не сохранилось?
— В этом, Андрей Викторович, нет ничего удивительного… Когда Сталин развернул масштабнейшую антитроцкистскую кампанию, хранить письма Троцкого стало опасно. Те, кто имел хотя бы клочок бумаги с подписью врага народа, сам становился врагом народа. Люди избавлялись от любого материального доказательства связи с Троцким. Впрочем, это не спасало. Тысячи большевиков были репрессированы только за то, что работали с ним…
— М-да… Но ведь не могли же быть уничтожены ВСЕ документы? Так не бывает, Елена Петровна.
Елена Петровна улыбнулась:
— Конечно… Всегда что-то остается. Но пока я не видела ни одной записки Льва Давидовича. Я имею в виду — в подлиннике. Почему, Андрей Викторович, вас это интересует — нашли часть архива среди «бриллиантов Косинской»?
О Господи! Опять «бриллианты Косинской»! Связался я со Светкой на свою шею!… Я тоже улыбнулся, ответил:
— Нет, среди бриллиантов Косинской — нет… Скажите, Елена Петровна, а в архивах… например, в архивах НКВД, могли сохраниться письма, статьи, дневники Троцкого?
— Сомнительно. В годы репрессий они изымались при обысках. Но передавались не чекистам, а в партийные органы… Что-то, конечно, могло попасть в НКВД по недосмотру. Но эти архивы недоступны для посторонних исследователей. Их фонды стали доступны — весьма относительно доступны — только в начале девяностых… Наши экспозиции и пополняются в значительной степени за счет архивов ФСБ.
— Дают материалы?
— Дают… Кстати, в нашем, питерском ФСБ, работал сотрудник, всерьез увлекавшийся Троцким.
Когда Елена Петровна сказала эту фразу меня еще не «зацепило»… В залах висела музейная тишина, только где-то в глубине стучала пишущая машинка. Господи, неужели кто-то еще печатает на машинке?
— А как зовут этого чекиста-троцкиста? — спросил я.
— Олег, — ответила она. — Олег Николаевич Гребешков.
И вот тут меня как током ударило:
Олег! Страничка из дневника Троцкого…
И — бывший «сотрудник ЧК» по имени Олег, который торгует архивными документами со штампом НКВД. Стараясь выглядеть равнодушным, я сказал:
— А давно Гребешков ушел из ФСБ?
— Ушел? — удивилась она. — Почему — ушел?
— Вы сказали: «работал».
— Его убили. Его убили год назад, Андрей Викторович.
Я вышел из музея, сощурился от яркого солнца и закурил. Вот оно как: Олег Гребешков убит… а некто пытается продать бумаги из архива НКВД. Называет себя Олегом… Совпадение? Возможно.
Олег — не такое уж и редкое имя.
И вообще — есть тут связь или нет?
Гребешкова, сказала Елена Петровна, убили год назад… подробностей она не знает.
Дату убийства не помнит. Знает, что «Олег был очень интеллигентный человек. Историк… увлекался Троцким…» Так есть тут связь или нет?
Я докурил сигарету и только потом сообразил, что так и не показал Кондаковой образец, полученный от Троцкиста… Я вернулся обратно. Долго звонил в звонок у входной двери. Мне открыла пожилая, похожая на ученую сову, дама.
— Извините, — сказал я, — но мне нужно видеть Елену Петровну.
— Это, кажется, вы, молодой человек, беседовали с Леночкой в фойе?
— Я, я, — нетерпеливо сказал я. — Можно мне пройти?
— Я вас провожу.
Елена Петровна сидела в маленьком, заваленном книгами кабинете. На подоконнике кипел электрический чайник.
— Андрей Викторович? — удивилась она.
— Извините, Елена Петровна. Неловко отвлекать вас от работы, но не могли бы вы взглянуть на это? — Я открыл конверт, который взял в ячейке камеры хранения на Московском вокзале, положил на стол листок с оторванным уголком.
— Что это? — спросила Кондакова.
— Мне сказали, что это письмо Льва Троцкого.
Елена Петровна надела очки и стала похожа на учительницу. Несколько секунд она вглядывалась в текст, потом бросила быстрый взгляд на меня… потом опять в текст. Спустя минуту или две Елена Петровна сняла очки и громким шепотом произнесла:
— Послушайте… Послушайте, это же, кажется, Троцкий!
В Агентстве я первым делом столкнулся с Анной Яковлевной.
— Привет, — сказал я, но она отвернулась и прошла мимо… Вот такие пироги на любовном фронте. Сплошные победы на грани полной капитуляции. Хорошо хоть Завгородняя с Лукошкиной не могут объединиться в единый блок… А в приемной я увидел Светку. Сказал: привет, — но и она тоже меня «не заметила». Ах ты, елы-палы!
И только Оксана посмотрела на меня по-доброму… Она взмахнула своими длинными ресницами и сказала:
— Тебе, Андрей, дважды звонил какой-то настойчивый мужчина. Сказал, что его зовут Олег, что он по очень важному вопросу и что ты в курсе.
— Заикается?
— Еще как. Я спросила его координаты, но он не оставил.
— И не оставит, — пробормотал я.
— Что?
— Ничего. Будет звонить — соединяй сразу.
Я прошел в кабинет, распустил узел галстука и закурил. Я определенно не знал, что нужно делать и нужно ли что-нибудь делать… Пришел Повзло и стал говорить о деньгах. Об оперативных расходах. О том, что репортеры уже стонут… и надо что-то делать.
— Не шатает их? — перебил я.
— В смысле?
— От голода их не шатает? Зубы от цинги не выпадают?
— Андрей!
— Коля!
— Андрей, видишь ли…
— Коля, я все вижу. Но денег нет…
