бреет чисто, второе — еще чище… двадцать четвертое полирует кость». Минут через семь на меня из зеркала смотрела до бесстыдства голая, давно позабытая физиономия.
Я раскрыл коробку грима и приступил к процессу преображения. С помощью гуммиарабика обзавелся крючковатым носом. Затем наложил общий тон.
За основу я выбрал серо-желто-зеленый цвет (вспомнилась старуха, которую как-то наблюдал на Васильевском острове — у нее был как раз такой, почти мертвецкий цвет лица). Затушевал свои густые брови, так что теперь они представлялись клочковатыми седыми кустиками, оттенил щеки и глаза так, чтобы они запали поглубже, изменил яркость и форму губ, провел в нужных местах старушечьи морщины. С помощью заколок-невидимок укрепил на голове кудлатый парик. Наконец все было готово — пожилая испитая бомжовка глядела на меня из зеркала.
— Ты что, так в джинсах и пойдешь? — ехидно поинтересовался Шапник, внимательно следивший за моим преображением.
Н— да, даже у самых гениальных актеров бывают проколы. Но и тут запасливый Ян пришел на помощь -протянул мне дамские колготки. Не лайкровые, плотностью пятнадцать или сорок дэн, а хлопчатобумажные, плотные, с рисунком в затейливый рубчик — такие лет тридцать назад носила моя бабушка.
Джинсы я все-таки снимать не стал.
Колготки попытался натянуть поверх.
Получилось. Переобулся в старческие ботики, надел плащ, постаравшись поглубже спрятать кисти в рукава, почти по глаза повязал косынку, выпустив из-под нее несколько лохматых седых прядей. На спине у меня вырос горб, одно плечо громоздилось выше другого.
Опершись на клюку, прошаркал в угол, подцепил пустой пакет с ручками. Прокашлялся.
— Шта, милок, бабушке на хлебушек бутылочек пустых не дашь?
— Не ожидал такого перевоплощения… — похвалил меня Ян. — Возьми — у меня тут пара бутылок завалялась.
Я воспользовался его предложением и сунул бутылки в пакет…
Мои преследователи действительно топтались неподалеку от входа в общежитие БДТ. Но старуха не привлекла их внимания. Я свернул в Апраксин двор — лучшего места, чтобы затеряться в Питере, нет. Главное было не расслабляться, чтобы не выдать себя неожиданным для старухи движением или слишком резвой реакцией. Шаркая и высматривая по дороге пустые бутылки, я добрался до Агентства. Был уже седьмой час вечера. Улица Зодчего Росси была пустынна многочисленные обычно автомобили к этому времени разъехались, а потому две припаркованные неподалеку от входа в нашу подворотню машины невольно обращали на себя внимание. Очень похоже, что и эти пасут меня. Я поразился желанию господ Карпенко дать мне личную аудиенцию. Впрочем, можно и предоставить им такую возможность. Только игра будет идти по моим правилам!
Ближайший телефон-автомат был на Садовой. Все так же неторопливо я свернул на площадь Островского, затем в переулок Крылова. Даже постовые у расположенных там двух отделов милиции не обратили на меня особого внимания. Из автомата позвонил Резакову на трубу.
— Вадик, это я, Соболин. Ты еще хочешь засадить Карпенко за решетку?
— Да, но…
— Они все еще у себя, в «Лаки чене»?
— По моим данным, да.
— За сколько ты с группой захвата сможешь туда добраться?
— Полчаса, минимум.
— Скажи, для этого твоего следователя будет достаточным поводом для возбуждения дела и ареста факт расправы с журналистом?
— Что ты задумал?…
— Значит, полчаса? Смотри не опоздай, а то расправа кончится плохо… Для журналиста.
Если Резаков со своими рубоповцами успеет вовремя, все срастется. Если нет…
Времени у меня оставалось только-только, чтобы добраться до «Лаки чена», пробраться внутрь и раззадорить господ Карпенко.
В образе старой нищенки я проник во двор респектабельного ночного клуба. Задворки, впрочем, оказались не столь блестящи, как фасад. Вот и та помойка, в которую засовывали Маришку. За бачками я и избавился от старушечьего образа.
Колготки, плащ, косынку и парик сунул в пакет. Ботики снимать не стал — мои туфли остались у Шапника.
С гримом возникли проблемы: я измазал носовой платок, но до конца оттереть краску так и не смог. Я глянул на свое отражение в оконном стекле — похож на трубочиста, вылезшего из дымохода. Да и волосы после парика стояли дыбом. Припрятав пакет с Яниным барахлом, я направился к служебному входу клуба. До предполагаемого приезда рубоповцев оставалось десять минут.
Уложиться бы…
— Вы к кому, молодой человек? — Охранник на входе заступил мне дорогу.
— К Виктору и Станиславу Карпенко.
— Вам назначено?
— Полагаю, они мечтают меня видеть. Я — Владимир Соболин, журналист.
Охранник недоверчиво взглянул на мою растрепанную шевелюру и перемазанное лицо, но снял трубку и набрал номер. Назвав мою фамилию и выслушав ответ, он переменился в лице.
— Велено пропустить. Я провожу… — Он схватил меня за локоть и повел по коридорам «Лаки чена».
— Сюда. — Мы остановились перед обитой мягкой кожей дверью.
Он остался снаружи, а я вошел внутрь, с трудом унимая дрожь. Офис как офис: несколько мягких кресел, журнальный столик с чашками и кофеваркой, бар, рабочий стол с компьютером.
Оба брата были здесь — не знал бы, что они с моими коллегами натворили, никогда бы не подумал, что они на такое способны: дядьки как дядьки. Средних лет, с залысинами, в очках, щечки пухлые, костюмы дорогие…
Если они и не ожидали моего визита, то не очень-то это показывали. Один — кажется, Виктор — курил сигарету. Рассматривал меня внимательно.
— Ну здравствуй, сучонок! — произнес наконец один из них. — Что, струхнул? Нагадил, а потом и сам обгадился?
Памперсы-то захватил?
— Вах, баюс, баюс, баюс… — Отчаянный страх можно было прикрыть лишь нарочитым хамством. — У вас у самих-то, господа хорошие, памперсы имеются?
Станислав полиловел от ярости, рванулся ко мне и вцепился в воротник жилетки. Хрясь. Удар кулака пришелся точно в нос. Кровь закапала на жилетку, футболку…
— Сука! — Станислав оттолкнулся от меня и стал брезгливо вытирать запачканную кровью ладонь носовым платком.
Надо было вести сцену к финалу, тем более что, по моим расчетам, рубоповцы должны были появиться с минуты на минуту. Я издал сдавленный жалобный сип, согнулся в три погибели, схватился за сердце. Рожу при этом я скорчил максимально страдальческую.
— Станислав, что с этим придурком?
— Сердце! Воды… — Я захрипел и скорчился еще больше.
— Дай ему воды, а то еще загнется, не приведи Господи…
Станислав плеснул из графина воды в высокий стеклянный бокал. На донышко. Жадина! Протянул стакан мне.
Я сделал глоток. Пора! Я грохнул со всего маху бокалом по углу стола. Разлетелись осколки, но донышко с торчащими острыми краями уцелело.
