— Зарядку делал? — хмуро спросил я у художника, топтавшегося рядом, пока я пытался дозвониться до «02».
— Ка-какую за-за-зарядку? — заикаясь, переспросил Босов.
— Такую!!! — заорал я, и он вжал голову в плечи. — На опушке! В голом виде!!!
Тетка на «ресепшене» хихикнула.
— Не-е-ет…— проблеял художник. — Я в номере делал… Потому что за мной Черкасова подглядывает… Я и не хожу туда уже дней пять… Ей-богу!
Я хмыкнул и показал Босову жестом, чтобы он убирался. Не успел тот исчезнуть, как в фойе влетел юный мент Юрик.
— Ты откуда? — удивился я. — Я ж еще не дозвонился…
— Так я за тобой! — пожал плечами он. — У меня труп неопознанный и еще — сюрприз! Пошли поглядим?
На его веснушчатой физиономии сияла такая безмятежная улыбка, что мне было даже жалко его расстраивать.
— А у меня тоже труп! — в тон ему сказал я радостно. — Пошли поглядим?
И мы пошли поглядеть, причем с лица Юрика так и не сползала улыбка.
Кстати, не сползла она и по прибытии на злосчастную полянку, которая была девственно пуста, даже куст малины не качался.
Я бы даже сказал, что улыбка Юрика стала еще шире, когда он прослушал мою недолгую, но жаркую речь по поводу всего происходящего. Думаю, что самым цензурным в ней было слово «мать».
Когда мы вернулись к пансионату, со скамеечки у крыльца, как по команде, поднялись скорбные киношники.
— Где тело?! — заорал я на них.
Они переглянулись, как курившие школьники, которых неожиданно застукал завуч по внеклассной работе.
— Какое тело? — промямлил Птичкин.
— Мертвое, — устало сказал я. — Где тело администраторши, сволочи?
— Там было…— с идиотской улыбкой сказал Семен, держащийся за голову. — Кстати, товарищ лейтенант, прошу зафиксировать…
Я подскочил к нему и схватил его за грудки:
— Ты, слабоумный кретин, объясни, куда подевалась мертвая девочка?! Почему вы ее там оставили?
— Так это…— вступился Птичкин. — Решили не топтать, чтобы, значит, до прибытия…
— А баба твоя где? — накинулся я на него. — Быстро сюда ее! Ну! — И для убедительности дал ему пинка, когда он послушно направился в корпус. — Всем стоять здесь! — орал я в каком-то исступлении. — Никуда с места не двигаться!
— Товарищ лейтенант, — послышался за моей спиной осторожный шепот режиссера. — Он псих, он по голове меня…
Лучше бы он этого не говорил.
Наручники Юрик снял с меня только в машине. Да и то предварительно убедившись в том, что я полностью успокоился.
— Зря ты его так-то уж… По башке!.. — добродушно хихикнул он, подъезжая к отделению.
— Да пошел он…— отозвался я, не без удовольствия вспоминая, как гонял режиссера, пытавшегося загородиться подчиненными, вокруг скамейки.
Самообладание уже полностью вернулось ко мне, только немного побаливал правый кулак, отбитый о пустую голову Неручко.
Местное отделение милиции утопало в зелени. В дежурной части было прохладно и спокойно. Юрик провел меня по небольшому коридорчику и, поковырявшись в замке аккуратно покрашенной двери, сделал широкий жест:
— Уэлкам!
Я вошел в крохотный кабинетик и вздрогнул. Над столом, глядя мне прямо в глаза, плотоядно ухмылялся Обнорский.
«Спокойно, Соболин! — сказал я себе твердо. — Это плакат».
Откуда его добыл Юрик, я не спросил, но настроение у меня испортилось.
— Это и есть твой сюрприз?
— Да не, — хохотнул Юрик, копаясь в сейфе. — Сейчас хлопнем по маленькой для успокоения нервной системы и пойдем смотреть труп. А уж потом сюрприз…
Глотнув «для успокоения» какой-то дряни, я послушно поплелся следом за Юриком к выходу из отделения.
Перейдя через дорогу, мы подошли к ветхому флигелю, на котором красовалась новехонькая табличка с надписью: «Зеленогорская районная больница. Морг».
Войдя внутрь, Юрик бурно расцеловался с какой-то бабулей в грязном халате и потащил меня в глубь коридора. Сказать, что в морге стоял смрад, было бы слишком мягко. Я даже порадовался, что не завтракал да еще натощак хлопнул водки, — если бы не это, блевать бы мне безостановочно от самого входа…
В мертвецкой никого не было, если можно так выразиться. Вернее сказать — в ней не было ни одной живой души, поскольку на столе лежало голое мужское тело с биркой на ноге. По нему в изобилии ползали мухи. В районе шеи красовалась такая рана, что можно было предположить в качестве причины смерти столкновение с «Боингом-747». Тут-то меня и вывернуло…
— Он? — радостно спросил меня Юрик, когда мы выскочили на свежий воздух.
— Сдурел? — сдавленно просипел я. Меня преследовал этот кошмарный запах, казалось, что я пропитался им насквозь. — Этому же лет шестьдесят как минимум, да к тому же он лысый совсем!
— Так это не Спиридонов? Точно? — расстроился Юрик. — Жаль… Ну пошли сюрприз смотреть.
— Погоди. — Я взял его за плечо. — Ты куда меня поведешь, на скотобойню, что ли? Так я не выдержу, учти!
— Да нет! — снова повеселел Юрик. — Ко мне вернемся.
— А водки дашь?
— А то! — успокоил он меня, и мы снова пошли через дорогу.
Донельзя довольный, Юрик распахнул передо мной дверь камеры:
— Вот он, душегуб, — произнес он с нежностью.
На нарах сидел ссутулившийся мужичонка в тренировочных штанах и футболке с оторванным рукавом. На лице — вселенская скорбь, под глазами — свисающие на щеки алкогольные мешки.
— Сознался, рецидивист. — Юрка сел с ним рядом и вынул из кармана пачку мятых бумаг. — Вот, посмотри какая у нас биография. Неоднократно судимый, неработающий. Ступил на путь преступности в раннем детстве, первый раз был осужден в 18 лет за хищение госимущества (спер двигатель от трактора). Потом в восемьдесят пятом — угроза жизни, потом в девяносто пятом — опять хищение, из сельмага. Я, кстати, вел дело. Первое… Потом угон машины…
— Да я водить не умею, начальник…— замычал мужик.
— Молчи, лишенец, речь о другом. Лучше рассказывай, что недавно было, В чем вчера признался — что мне сказал, то и рассказывай.
— Ну на почве личных неприязненных отношений я с особой жестокостью нанес смертельную рану
