– Понюхай!
У цветка был очень терпкий запах.
– Вот так пахнет на Таити.
Брандо – владелец одного из таитянских островов, а это был один из таитянских цветков, которые он разводил у себя здесь, в Лос-Анджелесе.
Одна собака улеглась у его ног, другая – рядом с ним на диване, легла почти прямо на него – две огромные ленивые собаки.
Стали говорит о жизни, о делах. Опять он сказал, что Америка идет мимо, американцы не поняли своего исторического пути. У них нет культуры, нет традиции. Мы заговорили об этой цивилизации, о телевидении, о масс-медиа.
– Это журналисты убили ее. – Я понял, что он говорит о дочери. – Эта смерть сидит во мне. Я чувствую себя смертельно раненным. Кинжал сидит у меня в сердце. Не могу вырвать его.
Он приложил, словно бы сжатые вокруг торчащей из раны рукояти кинжала, руки к сердцу, мне показалось, что на глазах у него появились слезы.
– Он в сердце у меня, и навсегда. Я должен учиться жить с этой болью. Хочу сделать картину, – сказал он. – Я обещал. Знаешь, есть гора. Она называется Гора пота. На этой горе собираются вожди индейских племен. Туда очень немногих приглашают, только самых избранных. Я имел честь быть. На этой горе произносят только великие обещания и великие фразы. Это святая гора. На ней я обещал вождям шайеннов, что сниму картину о том, как американцы уничтожили их племя. Это может быть прекрасная картина, там четыре замечательных характера. Думаю, стоит взять этих двух мальчиков – Брэда Питта и Джонни Деппа. И еще там хорошая роль для Роберта Редфорда. Вот мы вчетвером и снимемся. Как ты на это смотришь?
Боже мой! Брэд Питт и Джонни Депп – две самые большие молодые звезды в американском кино! Предложение снимать картину с четырьмя звездами такого масштаба, конечно же, ослепительно! Но… Я думал недолго:
– Нет, не могу. О зверствах американцев над индейскими племенами не должен рассказывать неамериканский режиссер.
– А-а… ну да, понимаю… – Он кивнул.
Дальнейший разговор на эту тему он замял. Ясно же, что любой режиссер на такое предложение должен был кинуться, не раздумывая. Такая тема! Такие актеры! Картина с Брандо!
Но у меня было свое мнение, и я его сразу высказал. Картина не будет защищена. Приехал какой-то иностранец делать картину о злодействах американцев!
Заговорили о другом.
– Тебе надо сниматься в большой роли. Ты же великие роли можешь играть!
– Я не хочу играть. Мне это неинтересно. Неинтересно играть. Неинтересна моя профессия. Я не художник. Я продавец. Я продаю свой товар – свое ремесло.
– Но ты же можешь выбирать роли!
– Неправда.
– Всегда есть выбор. Делать или не делать.
– О! Это наивно! У человека нет выбора. Он живет согласно предназначенному ему пути. Он поступает так, как поступает.
– Прости меня, я все же думаю, что человек тем и отличается от животных, что выбирает.
– Вот ты знаешь, я сижу в уборной и вижу муравья. Муравей ползет, – Марлон, не отрывая взгляда от пальца, медленно прочертил в воздухе, как ползет муравей, -он ползет справа налево, потом слева направо, потом поворачивает налево, – я слежу за его взглядом, за его пальцем, – потом останавливается, потом поворачивает направо, ползет направо. Потом он поворачивает наверх, ползет вверх, потом опять поворачивает налево, потом направо, потом вниз, потом налево, потом вверх. И так он пересекает собственный путь, может быть, сорок раз. Я смотрю на него и думаю: почему он так поступает, есть ли какая-то закономерность в этом?
– Есть. У муравья есть выбор. Он останавливается и выбирает.
– Ерунда. У него нет выбора. Он поступает так, как подсказывает инстинкт.
– Но даже инстинкт, подсказывающий то или это, предполагает возможность выбора.
Я подумал: ведь Марлон не просто так сидел в сортире и смотрел на муравья. Он думал, он запоминал то, о чем думает. Для него это не просто муравей, это образ. Образ бытия человека, его собственного бытия. Но что, его собственная жизнь только в том и заключается, чтобы сидеть в уборной, смотреть на муравья, или читать газету, или играть в игры с компьютером?
Мы пошли обедать. За столом сидели вдвоем.
Горничные, по-моему полинезийки, ушли. Собаки улеглись под столом. Мы продолжали разговор о выборе.
– Ты знаешь Успенского, философа?
– Нет.
– Как! Ты не знаешь Успенского?
– Нет, не знаю.
– Но это же знаменитый русский религиозный философ!
– Я знаю его учеников-теософов Блаватскую, Гурджиева.
– Как же это? Ты знаешь Блаватскую и не знаешь Успенского?
Мы поговорили еще. Я допил свой стакан вина. Он почти допил, еще немного оставалось на дне. Я взял бутылку и налил – ему и себе.
– Должен сделать тебе комплимент, – сказал он.
– За что?
– Я вот сижу и думаю. Кончаловский допил вино, а я еще нет. Если я сейчас возьму бутылку и налью ему вина, то он подумает, что я слишком заинтересован в нем, что я за ним ухаживаю. Если я не налью ему вина, то он подумает, что я плохо воспитан. Но если он так подумает, то я должен взять бутылку и налить ему. Но если я налью ему, то он подумает…
Он еще долго описывал весь ход происходившей в нем сейчас мысли. Мне подумалось, что и за мной он следит точно так же, как за муравьем, ползущим по стене сортира. Зачем он повернул направо, какой в этом смысл? Зачем пополз наверх? И вообще, чего этот человек от него хочет?
Заговорили о трагедии. Я случайно оговорился: вместо «сенсуальный» сказал «сексуальный».
– О! Сексуальный! Интересно!
– Да нет. Сенсуальный.
– А-ба-ба-ба-ба… Ты сказал «сексуальный». Чего улыбаешься?
Я улыбался, потому что мне было смешно.
– Видишь? Ты улыбаешься. О, какая у тебя хорошая улыбка! Улыбнись еще раз. Ха-ха-ха-ха!
Мне было даже неловко. Я чувствовал, что ему интересно меня поймать. Он вроде как поймал меня на какой-то мысли, которую я не хотел высказать.
Опять заговорили о выборе. Он взял нож и стал двигать его по столу.
– Вот я двигаю нож по столу. Вот он все ближе, ближе, ближе к краю. Вот он падает. Если мы сейчас соберем двадцать пять самых крупных ученых и они точно рассчитают, куда нож должен упасть, учитывая все – молекулы, мельчайшие атомы, скорости, угол наклона, гравитацию, то узнаем без малейшей ошибки, куда он упадет. Даже на какую высоту подпрыгнет. Есть ли у ножа выбор?
– Человек и нож – вещи разные.
– Поведение человека можно рассчитать с точно такой же точностью.
– Нельзя. В этом вся разница.
– Ты так думаешь? Ха-ха-ха…
– Конечно. Вот я сейчас сижу и думаю: поднять мне этот нож или нет? Если я его подниму, то вы будете думать, что я вежливый человек. Если не стану его поднимать, тебе придется нагибаться. А ты видишь какой толстый!
Он тут же поднял нож.
– Был у тебя выбор или нет, когда ты поднимал нож? Я же тебя заставил его поднять!
