— Нет, погоди, есть еще кое-что, о чем надо с тобой договориться.
Они полазили по пароходу еще немного, выяснили все, что было нужно, и вернулись на берег, вполне довольные результатами разведки.
16. УЛИТКИ ТОЖЕ ДЕЛАЮТ ЭТО
Поздно вечером, закончив долгий разговор с шерифом и Харви Дрейком, Степан поднялся в свою комнатушку. Открыл окно и долго стоял, вглядываясь в черное небо и глубоко вдыхая влажный воздух, еще морозный, но уже с запахами пробуждающейся земли. Он стоял, голый по пояс, и ждал, когда же наконец ему станет по-настоящему холодно. Такие процедуры с воздушным охлаждением Степан Гончар устраивал себе почти каждый вечер. Только когда от холода начиналась неукротимая дрожь по всему телу, Степан ложился под колючее одеяло и, постепенно согреваясь, засыпал и спал без сновидений.
Если же он иногда забывая приготовиться ко сну подобным образом, расплата бывала мучительной.
Дело в том, что ему снился один и тот же сон. С небольшими вариациями, но один и тот же. Ему снился Сиплый. Снова и снова вырастала его черная фигура в проеме шатра и после выстрела исчезала. И снова и снова Степан обыскивал его, шаря по карманам и переворачивая непослушное тело. И снова и снова Сиплый вдруг издавал стон.
Оказывается, он не убит, он всего лишь ранен! Бурная радость охватывала Степана в этот миг. Он усаживал Сиплого на снегу, подносил к его губам кружку горячего кофе, и раненому становилось все лучше и лучше. Наконец он мог уже подняться на ноги и, держась за плечо Степана, брел по снегу к своей лошади. Степан иногда подсаживал его, иногда поддерживал стремя, но каждый раз Сиплый взбирался в седло и бессильно ложился грудью на шею кобылы. «Доедешь?» — участливо спрашивал Степан, и Сиплый поворачивал к нему серое лицо с разлохмаченной бородой... Вместо глаз у него возникали черные дыры, и рот вдруг проваливался тоже, исчезал нос — и вот уже безобразный оскаленный череп глядит на Степана. Лошадь трогается, и голый скелет всадника рассыпается на глазах, и Степан мучительно пытается оттереть снегом руки от липкой крови, и плачет, словно потерял самого близкого человека.
Вот такой веселый сон поджидал Гончара почти каждую ночь.
Он уже начал засыпать, когда дверь тихонько скрипнула, и через секунду Саби юркнула к нему под одеяло. Сквозь тонкую рубашку Степан чувствовал жар ее хрупкого тела. Он неподвижно лежал на спине, а она прижалась сбоку, гладя его по груди и слегка покалывая ноготками.
— Ты спишь голый. Ты умываешься снегом. Ты настоящий шайен. А это что?
— Это называется «трусы».
— Ты холодный и жесткий. Ты сердишься на меня? Ты очень хочешь спать? Спи. Закрой глаза и не шевелись.
Он долго лежал с закрытыми глазами, которые сами иногда широко открывались, а потом зажмуривались. Когда Саби легла на него, он не выдержал и обхватил ее руками, но она резко шлепнула по ним, и он снова застыл неподвижно. Ее тело тоже почти не двигалось, и тем не менее все получилось просто превосходно.
Она шепнула:
— Вот так это делают улитки.
— Никогда не подсматривал за улитками.
— Тихо, тихо, не надо ничего говорить...
Они оба перевернулись на бок, продолжая сжимать друг друга в объятиях и вздрагивая всем телом одновременно, но все реже и реже.
Наконец она глубоко и облегченно вздохнула и сказала:
— Как хорошо. Почему мы так долго ждали?
— Я думал, у тебя траур, — сказал Степан первое, что пришло на ум.
— Никакого траура. Муж убил себя сам. Это все равно что он меня бросил, а не умер.
— Ну, есть еще причина. Я же не мог накинуться на тебя просто потому, что мы оказались под одной крышей. Надо было как-то подготовить это дело. Ухаживать. Твой муж ухаживал за тобой?
— Да, конечно.
— Как? Если тебе тяжело вспоминать, то...
— Нет, мне легко это вспоминать. Мой муж и Майвис приехали на ферму, где я жила у хозяина. Они были скаутами. Солдаты спали в доме, а шайены — в конюшне. Я заметила, что один из шайенов все время смотрит на меня, когда я прохожу через двор. На закате я вышла на крыльцо. Он сидел рядом, под деревом, и курил трубку. «Хочешь покурить?» — спросил он. Я отказалась. «Ты отказываешься потому, что не хочешь прикасаться к моей трубке», — сказал он. «Нет, — ответила я, — просто не умею курить». Он отвернулся, и я поняла, что он обиделся. Тогда я взяла его трубку и первый раз в жизни затянулась. Утром он увез меня. Вот и все. Мои родители не были против, хотя обычно у нас по-другому выходят замуж. Девушка не видит жениха, а жених не знает, кто станет его женой. Все решают старики. Если же молодоженам не понравится жить вместе, они всегда могут расстаться, и никто не обижается. Но мой муж был хорошим мужем. Если бы он не заболел, мы бы не расстались. А как у вас ухаживают?
— По-разному, — с неохотой ответил Степан. — Просто тратят деньги. Чем больше потратишь денег, тем лучше ты ухаживаешь. Да я уже и забыл, как это делается.
— Ты хорошо ухаживал за мной. Убил медведя и принес к моему очагу. Это самое лучшее ухаживание. Этот медведь нас поженил.
— Нет, — сказал Степан. — Это твоя «улитка» нас поженила.
Она тихо рассмеялась и лизнула его в ухо, и он задрожал от новой волны возбуждения. Саби вдруг выскользнула из его рук и соскочила с кровати, шлепнув босыми ногами по полу. Она сорвала с него одеяло и расстелила на полу. Вытянула из-под его головы подушку, бросила поверх одеяла и села на нее, стягивая с себя рубашку через голову. Ее маленькие груди с черными сосками торчали в разные стороны, и он потянулся к ним обеими руками.
— Иди, иди сюда, — шептала Саби. — Кроме улиток, есть еще и медведи, есть еще и рысь, и бык, и кабан... Иди, иди сюда...
Когда он проснулся, ее уже не было рядом. Степан поднял голову и увидел, что черное небо в окне сменилось густо-синим. Пора вставать.
Внизу он застал шерифа Коннели. Тот, засучив рукава красной нательной рубахи, чистил шомполом длинный ствол винтовки. Два винчестера лежали на соседнем столе, и там же блестела россыпь патронов.
— Чего так рано? — Коннели вставил в отверстие ствола под откинутым затвором изогнутую трубку и с силой подул в нее.
— Хочу собрать меха. Может, обернуть их мешковиной?
— Нет, зачем? Пусть издалека будет видно, что ты везешь не какие-то мешки, а то, что нужно.
Коннели пощелкал затвором и положил винтовку на соседний стол.
— Хороший мушкет, — сказал он. — Да больно тяжелый. Откуда у тебя этот «спрингфилд»?
— Забрал после стычки.
— На нем шесть зарубок. Твои? Или прежнего хозяина?
— Не мои.
— Солдаты обычно зарубок не оставляют, значит, винтовка бандитская, — рассудил шериф. — Сдается мне, Питерс, что ты давно уже промышляешь охотой за скальпами. Только почему-то скрываешь это. Дело твое. Каждый зарабатывает как может. Стыдиться тут нечего.
— Я не стыжусь, — сказал Степан Гончар.
— Тогда почему не рассказываешь ничего? Можешь не отвечать, я и сам все понимаю.
Коннели засунул пальцы под широкие подтяжки и прошелся по залу, ногой поправляя стулья.
— У меня было что-то вроде такого. Не мог говорить об этом. И никому не рассказывал. Даже однажды не пошел за деньгами в суд, когда пристрелил одного подонка. Молодой был, глупый. А ведь
