приходится сбавить темп, потому что прямо перед нами оказывается лесовоз, груженный под завязку гигантскими бревнами дугласовой пихты, которые, того и гляди, ткнутся нам в ветровое стекло. На торцах красной краской выведены какие-то обозначения.
— Мужской почерк, — роняет Анна-Луиза. — Как у Джасмин на лбу.
Мне любопытно, что могут означать эти буквы и цифры. В принципе ясно: специальная буквенно-цифровая кодировка для ускоренной компьютерной обработки, когда в Иокагаме будут подсчитывать ожидаемую прибыль — каждое бревно в пересчете на палочки для еды или бумажные полотенца.
— Мама рассказывала мне, — говорит вдруг Анна-Луиза, — что в свое время устроили вертолетную экскурсию, чтобы все желающие могли увидеть последствия извержения вулкана Сент-Хеленс[9]. И вот пролетают они над обычными лесными вырубками, а туристы и давай ахать-охать: «Боже, боже, вот ужас-то, такое и в страшном сне не приснится!»
Тут я к слову упоминаю, что читал где-то о вырубке на острове Ванкувер — такой жуткой, варварской, что это место прозвали Черной Дырой, и даже самим лесорубам было тошнехонько от того, каких дел они натворили, и всю эту территорию объявили закрытой зоной.
— О-оо! Моя любимая! — провозглашает Анна-Луиза, заслышав первые рвущиеся из динамиков Комфортмобиля наплывы данс-микса в стиле психоделического возрождения. — Врубай на полную! Сейчас потанцуем!
Лесовоз наконец исчезает — с глаз долой, из сердца вон, — свернув с шоссе на гравийный съезд. Комфортмобиль ревет и пульсирует, как набитая рэйверами тачка, а мы рассекаем канадскую мокрядь, взлетая на крутой холм, — да здравствует свобода движения! Анна-Луиза танцует настолько непринужденно и раскованно, насколько ей позволяют пределы отделанного мягкой матово-черной обивкой салона.
— Фотоаппарат взял? Мы почти на месте, — говорит Анна-Луиза.
— Что-что, а это у меня всегда при себе, — отвечаю я, переключая передачу, — мы уже на гребне холма, и через миг нашему взору откроется долгожданная картина.
Ничего. Просто ничего. Никакой Глен-Анны.
Вернее, Глен-Анна здесь
Мы с Анной-Луизой сидим на пне размером с обеденный стол великана, а кругом пустыня — серая грязь и пни, пни, пни. Крутом, до самого горизонта. Ни птиц, ни зверей, потому что для птиц и зверей ничегошеньки тут не осталось. Утрата абсолютна, и мы с Анной-Луизой сидим и мокнем под дождем в полном оцепенении, и даже голову прикрыть нам невдомек.
Мы сидим на гигантском пне, и Анна-Луиза вынимает розовую пластмассовую гребенку и начинает расчесывать мои слипшиеся, мокрые волосы, которые она собиралась сегодня подстричь. Ножницы она уже вытащила из нейлоновой сумки на поясе и тут же отшвырнула их. Они лежат растопыренные поверх бесчисленных поколений истекающих кровью рыжих древесных колец на том же пне, где сидим и мы с ней, — и мы плачем, потому что деревьев больше нет.
Не нужно со мной говорить.
19
Это мой мир: мой мир, заполненный моими родными, и музыкой, и учебой, и друзьями, и надеждами, и тревогами. Иногда мой мир движется слишком быстро, а иногда застывает, словно зажатый в тиски. Но мой мир мой: это мой меловой круг.
Я лежу у себя в комнате на кровати и смотрю в потолок. Единственный различимый мною свет исходит от моей Глобофермы у противоположной стены, от моего табуна голубых планет, излучающих свет и тепло.
Сегодня утром перед занятиями я кормил из своего окна на втором этаже ораву горластых, расталкивающих друг друга, пританцовывающих в ритме блюза соек. «Сырная радость»: лакомые, на один укус кусочки, изготовленные из продуктов нефтеочистки в процессе производства бензина и упакованные в веселенькие пакетики с целью удвоить удовольствие от просмотра ночных телепередач. У соек «Сырная радость» пошла на ура, бьющий в нос, резкий чеддерный дух им определенно понравился, и, отведав угощения, они опрометью неслись к своим гнездам, чтобы отрыгнуть из зоба добычу в виде бесцветных зернообразных комочков и потом снова мчаться назад к моему окну в расчете урвать новую порцию лакомства. В этот самый момент у меня за спиной нарисовалась Джасмин и — хвать меня за ухо.
— Эй, ма, ты что?! За что?
— Чем это вы занимаетесь, молодой человек? Скармливаете несчастным сойкам эту… эту… «Сырную гадость»! Питательный корм, нечего сказать, — не хуже чем жидкость для разжигания костра. Как не стыдно!
Она снова схватила меня за ухо — улыбаясь при этом.
— Ты что это, Джасмин, боевую молодость вспомнила? Здесь тебе не Кентский университет[10]. Птички готовятся к зиме. Калориями запасаются. Я экономлю их время и силы — знаешь, сколько часов им пришлось бы носиться в поисках личинок и червячков, в общем, всякой ерунды, которой они питаются?
— У птиц просто нет понятия «свободное время», Тайлер. Ты, конечно, добрый мальчик, не пожалел сойкам «Сырной радости», но птицам пора улетать на юг, и если ты не прекратишь их прикармливать, откуда у них возьмется мотивация к перелету? Дело кончится тем, что они будут замертво падать прямо у нас перед домом — ну да, сытенькими помрут, налопавшись химикалиев. Короче, оставь птиц в покое!
Сойки между тем совсем обнаглели. Одна вспрыгнула на подоконник, прямо у меня под носом, и давай верещать, да так скандально! Птички-то красивые, орут больно противно.
— Ладно, ладно, Джасмин. Закрыли тему.
— Хорошо вы с Анной-Луизой съездили в Канаду?
— Нет.
— Как жаль. Но подробности придется отложить до вечера. Я уже опаздываю на работу. Когда ты вчера вернулся домой?
— В пол-второго.
Джасмин торопливо целует меня в лоб.
— Может, не пойдешь на первый урок? Да, у меня для тебя сюрприз. Угадай, кто едет к нам в Ланкастер?
— Кто?
— Мисс Франция. Твоя подружка Стефани, о-ля-ля!
— Да?…— сказал я, и голос мой дрогнул.
— Да-да. Я записала дату и время на доске у телефона. Она с подружкой, Моник. В Сиэтле они берут напрокат машину, немного покатаются сперва. Судя по голосу, она прелесть.
— Э-э… Хорошо.
— Вот и Анна-Луиза тоже рада будет с ней повидаться. Ты как думаешь? — Садистская пауза. — Мне надо бежать, пончик. Встретимся за ужином. Не забудь выключить кофеварку перед уходом. — Она подмигнула и закрыла за собой дверь.
Сейчас ночь.
Значит, Стефани заявится в Ланкастер. Господи! Я-то решил похоронить ее в себе, законсервировать навеки, как урановую руду. Я собирался оставить ее неразгаданной тайной, как — помните? — самолет ДС-10, обнаруженный в мексиканской пустыне: самолет нашли, а крылья нет. Ланкастер и Европа — эти две до поры самостоятельные, никак не связанные между собой планеты, вдруг взяли и надумали друг в друга вмазаться. Quel[11] пассаж!
