Пока подружка в коме

мнительные…).

— Да нет же. Так, посматривал. А еще — заботился. Беспокоился. Волновался, как придурок последний.

— Что ж такого неправильного было у нас в жизни, что нам пришлось пережить эту чуму? — не унимается Лайнус. — Взять того же Джимми Стюарта, так у того хоть внутренний кризис был. А мы? Жили себе тихо, спокойно, ровненько так…

— Неужели? — переспрашиваю я. — Неужели так оно и было на самом деле?

— Слушай, Джаред, — говорит Гамильтон, — ты-то, пока жив был, тоже не паинькой числился. Кто ты такой, чтобы надзирать за нами, чтобы рассуждать о том, как нам надо жить и как ни в коем случае нельзя?

— Для посредственных умов объясняю: во-первых, я призрак. И уже одно это дает мне немалую фору. Ну не прожил я рядом с вами еще лет двадцать, зато я узнал и увидел много чего другого. И вообще, Гамильтон, чего ты хочешь? Чтобы у меня крылышки выросли? Нимба над головой захотелось?

— Я тебе сейчас покажу «посредственных умов».

Вмешивается Карен:

— Эй, парни, хватит гормонами играть. Цыц!

Венди:

— Джаред, у меня такое ощущение, что за этот год мы должны были что-то сделать, но что — не поняли, а значит — не прошли испытание.

— Согласен, — кивает Ричард. — Ну, а если бы мы исполнили наше тайное предназначение, а что дальше-то? Что нам за это — поездку в Рим первым классом обеспечат? Или годовой запас рисовых макарон? Может, ты не обратил внимания, но Земля теперь больше напоминает мрачную груду отвала из шахты. Даже если бы мы очень захотели, вряд ли нам удалось бы многое изменить. Что ты нам предлагаешь? Стать основоположниками новой расы человекообразных? Заложить фундамент новой цивилизации? Соорудить новый Ноев ковчег? Скопить наследство? Мы ведь даже не знаем, что будем есть через год-другой. Мебель грызть станем? Друг друга сожрем?

Венди добавляет:

— Джаред, не забывай про то, какая здесь радиация. Посмотри, что с погодой творится. Какие там планы на пять лет вперед. Тут и на неделю загадывать нельзя.

— Венди, ты ведь носишь нашего ребенка. — (Блин, проболтался!) — Как ты думаешь, какая жизнь ему светит?

Венди переходит в контратаку:

— Ему? Значит, пол ты уже знаешь. Если уж ты такой знаток будущего, Джаред, то тогда мог бы об этом заранее подумать.

— Погодите, погодите, погодите, — это Лайнус — Я так понял, вы двое…

Венди тяжело вздыхает, подтверждая его догадку.

— Ну, ты и скотина! — кричит мне Лайнус и швыряет пластмассовый стул примерно туда, где, по его расчетам, я должен находиться. Стул задевает жаровню, угли рассыпаются по земле, Ричард едва успевает отдернуть ноги.

— Придурок! — кричит он. — Чуть не спалил меня!

Лайнусу на Ричарда плевать; он обращается ко мне:

— Тебе, козлу, даже покойником — и то неймется! Что — так приспичило? Из штанов вылезает? — Тут он переключается на Венди: — Просто замечательно. И где же вы это сообразили? И каким образом? Теперь-то ясно, почему ты в последнее время ходишь сама не своя.

— Это было в каньоне. Две недели назад. И это был не секс, который секс, — объясняет Венди. — Это… соединение двух душ напрямую. Я даже не раздевалась.

— Так я тебе и поверил про души.

— Лайнус, — говорю я. — Успокойся, пожалуйста. Я просто избавил Венди от одиночества.

— Ну да, конечно. Делов-то!

Мы с Венди вздыхаем.

— Лайнус, хочешь — я могу сделать так, что забеременеешь ты. В этом нет ничего невозможного. Могу устроить, если попросишь.

Ричард сгребает угли в кучу осколком кирпича. Лайнус растерян — вроде бы и надо сердиться, но кому именно адресовать свой праведный гнев, уже не совсем ясно.

Карен говорит:

— Лайнус, это не так плохо, как тебе кажется.

Лайнус по-прежнему сердится, все остальные молча смотрят на меня — чего-то ждут. Неожиданно паузу прерывает Ричард. Он говорит:

— Джаред правильно делал, что тревожился за нас. У нас ведь действительно нет никаких ценностей, никаких ориентиров в жизни. Все наши принципы отлично подстраивались под сиюминутные цели. Ничего по-настоящему важного у нас в жизни не было, да и сейчас нет.

Гамильтон взрывается:

— Слушай, Ричард, да я за эти две недели себя хоть человеком почувствовал! А ты пытаешься стереть во мне это чувство. Неужели это действительно настолько необходимо — анализировать каждый наш неверный шаг?

— Я думаю, да. И нам придется разобраться в себе, — отвечает ему Ричард. — Ты посмотри на нас, Гамильтон. Нет бы нам стремиться к чему-то высокому, мы тратили жизнь на то, чтобы раскрыть свои индивидуальности, чтобы быть свободными.

— Ричард! — Карен пытается перебить его.

— Нет, Карен, дай договорить. У меня это копилось с тех пор, как Джаред появился перед нами в первый раз. Мне кажется, мы всегда хотели жить благородной, достойной жизнью, но — как-то по-своему. Помните, на что мы всегда жаловались: Интернет — тоска и чушь собачья. По «ящику» ничего интересного. Видео — скукотища. Политики все идиоты и свиньи. Верните мне мою невинность. Мне нужно выразить мое внутреннее «я». Ну и что — какие у нас убеждения? Да никаких, а если и есть какие-то, так мы ни одного поступка не совершили в соответствии с ними.

Вата пригорает, потом начинает стекать с решетки на огонь. Обуглившуюся оболочку, как сброшенный черный кокон, уносит ветер.

— В этом ты прав, — произносит Лайнус, и все глаза обращаются к нему. Я его не перебиваю, потому что говорит он дельные вещи. — Мы продолжали жить той же жизнью, даже когда потеряли все. Черт, даже мир и тот умудрились упустить! Ну разве не идиотизм? Мы столько пережили, на наших глазах разворачивался такой кошмар — и что? Мы смотрим видео, жуем жратву из банок, глотаем «колеса» и швыряемся вещами.

Гамильтон перебивает его:

— Ну вот что, Хелен Келлер, давай переходи к делу. А если собираешься и дальше слезу вышибать, то я переставлю мебель и не скажу тебе как.

— Слушай, Гамильтон, — вмешивается Ричард, — но разве мы, если честно, хоть раз собрались вместе, чтобы пожелать друг другу обрести веру и мудрость после такой катастрофы? Нет ведь. Вместо этого мы устраиваем целую трагедию по поводу того, что кто-то из протёчников не успел в Тот день вернуть в прокат кассету с третьей частью «Крестного отца» и нам теперь не посмотреть этот фильм. Хватило ли нам смирения собраться и поговорить друг с другом по душам? В чем вообще хоть как-то проявлялась наша внутренняя жизнь?

— Конечно, проявлялась, — не соглашается Карен. — Лично у меня она самая настоящая. Как же без нее?

— Я и не говорю, что у нас ее нет. Другое дело, что она никак себя не проявляет. Добрые дела, самопожертвование, убежденность, принципиальность — вот что свидетельствует о существовании внутреннего мира человека. А мы? Вместо всего этого мы устраиваем гонки на выживание на стоянке у Итона, обшариваем магазины что получше, поджигаем супермаркеты.

— Слушай, ну ты уж нас так изобразил — ни одного доброго слова, — пытается отшутиться Венди,