Лида. – А со мной красивым быть не захотел…» – «Да ладно, чего там… – мнется Илья. – Дети-то как? Не болеют? У Витьки зубы падают, так ты их не дергай ему, те, что шатаются. Пусть сами выпадают, а то свежие зубы неправильно вырастут. Мать мне так в детстве говорила…» – «А что ты, Илья, по Туруханску гуляешь? Жену новую показываешь? Или дело какое?.. Галстуки-то сам вяжешь?» – «Не-ет, – окончательно смущается Илья, – я это… Я на работу иду, на самоходку. Я ж капитан как-никак».
Из-за спины Лиды, по сторонам, дети выглядывают. Жмутся к матери и таращат глаза. «Мама, а это кто?» – спрашивает Любашка. «Это ваш отец, ребята, – говорит Лида, – капитан „Золотой“ Илья Григорьевич Рогожников». – «Какой это отец? – возмущается Витька. – Нашего папку в тюрьму засадили, по хулиганству. А это американец какой-то, вишь, не наш он! Как в телевизоре, только очков не хватает…»
– Что с тобой, Илья? – заботливо спросила Саша. – Ты что не ешь?
– А… – замялся Илья. – Я тут капнул… – Он почистил брюки. – Масло капнуло.
– Не расстраивайся! – успокоила Александра. – На новую вещь в первый день обязательно либо пятно посадишь, либо порвешь. Закон подлости. Потом носишь годами – и ничего. Я говорю, привыкнуть надо, обносить.
– Ага, – согласился Рогожников и, кое-как дожевав глазунью, вылез из-за стола. – Пойду гляну, как Типсин справляется там…
Саша понимающе улыбнулась.
Рулевой, завидев капитана, в первую секунду опешил, а потом расхохотался:
– Илюха! Ты чего вырядился-то? Во умора! Как буржуй стал! Тебе еще цепочку на пузо!.. Это она тебе?.. А она ничего себе баба!
– Как двигатель? – хмуро спросил Илья. – Ты редуктор проверял?
– Чего проверять-то? Молотит! – чему-то радовался моторист. – Вроде не греется.
Капитан молча отстранил рулевого от штурвала и встал сам. Давление масла и температура были в норме. Двигатель новый, необкатанный, беречь надо… И здесь Илья заметил на штурвале, на крепком дубовом колесе, свежую корявую надпись. Чем-то острым было вырезано: «Василий Егорович Типсин».
– Это что такое?! – возмутился капитан и ткнул пальцем в надпись. – Ты чего штурвал мне испортил?
– Чего испортил-то? – набычившись, бросил рулевой. – Вырезал, и все… Чё такого?
– Да ничего! – возмутился капитан. – Взял, дурак, и штурвал изгадил!
– Ну спасибо, Илья, – зловеще проговорил рулевой, – заслужил, называется, за эти три года-то!
– В самом деле, ты что? – смягчился Рогожников. – Ты знаешь, что такое штурвал?.. Это же штурвал! Чего писать-то? Василий Егорович нашелся… В туалете вон пиши, на стенах…
– Ладно тебе вякать! – оборвал его Типсин и сверкнул глазами. – Могу и стереть, если надо. Принарядился и орешь здесь…
– Хрен с ним, не сердись…
– Чего мне сердиться-то? – буркнул Типсин. – Что-то мы красиво жить стали на «Золотой». Яички, колбаски, деликатесы… Кабы без штанов не остаться после такого рейса…
– Не бойся, не останемся, – успокоил Рогожников. – На картошке-то успеем насидеться.
– Ты-то, может, и не останешься! – Типсин кивнул на костюм капитана. – Тебя накормят и оденут, а я? У меня что, деньги лишние? Я не эта твоя… дамочка, я денег не клепаю, как она вчера клепала. Сотен пять барыша взяла, пока мимо Фаркова шли!
– Ты что, паразит? – Рогожников бросил штурвал и схватил рулевого за грудки. – Ты что такое говоришь? Да как ты мог про нее такое подумать? – Он с силой дернул Типсина на себя, но рука соскользнула – пальцы короткие!
Типсин не сопротивлялся и только угрюмо сопел.
– Да ты знаешь, какая это женщина? – ревел Илья, наливаясь гневом и негодованием. – Нам с тобой, дуракам, и не снилось!
– Знаю… – буркнул рулевой.
– «Знаешь»! – передразнил капитан. – Много ты знаешь! У нее муж был летчиком! И погиб три года назад! Вот такой парень был!
– Может, и был, – невозмутимо пробубнил моторист и втянул голову в плечи, – мне-то что…
– А то, что она честная женщина! И таких поискать!
– Черт ее знает! – неожиданно усомнился Типсин. – Но вчера фарковские мужики сдачи-то не требовали…
– Я те в рожу дам! – вскипел Рогожников. – Только чесани еще языком! Вот отсюда и сплетни берутся! Про нее и тогда плели! Потаскуха – орали! А она всем доказала! До сих пор незамужняя ходит!
Капитан резко переложил руль, обходя темный, угловатый предмет впереди. Типсин, потупясь, молчал, тяжело двигая челюстями, будто пережевывая что- то. Илья, несколько успокоившись, продолжал:
– Добрая она, оттого и страдает. У нас ведь так: чья глотка шире – тот и наверху. Главное – поорать, руками помахать. А когда человек одинокий, безмужний – его и обидеть легче, и в лоб потом не заработаешь. Некому дать-то… Я чтоб больше, Васька, от тебя не слышал про нее, усек? И если меня того… посадят, так обороняй ее, понял? Не давай в обиду.
Моторист тяжело вздохнул и долгим взглядом посмотрел на капитана.
– И не гляди на меня, гляди вперед, – бросил Рогожников и передал штурвал. – Или ты несогласный?
– Согласный… – проронил Типсин, налегая своими огромными лапищами на штурвал. – Куда денисся…
Илья пошел в кубрик удовлетворенный. Легкий, теплый ветер слегка рябил воду на плесах, туманное, побелевшее солнце пригревало обсохшую металлическую палубу. Пенный бурун за кормой поднимался над поверхностью воды мощной, упругой струей. «Хорошо идем! – радостно подумал капитан. – И погода чисто летняя. Так бы и плыл, и плыл… Вот она, жизнь-то». Рогожников глянул в небо и увидел стаю гусей, идущих низко и плотно.
– Гуси! – радостно заорал он. – Ружье давай!
В два прыжка он снова очутился в рубке, схватил стоявшее в углу ружье моториста и ринулся на палубу.
– Картечь возьми! – крикнул Типсин. – Оно дробью заряжено!
Илья торопливо перезарядил ружье и навскидку ударил дуплетом по забирающему ввысь вожаку. Гусь тяжело перевернулся и рухнул вниз, другой, следующий за ним, качнулся и «потянул» к воде.
– Добавь! – высовываясь из рубки, прогремел рулевой. – Уйдет!
А Рогожников неожиданно опустил ружье, посмотрел на него, будто на диковинку, и вдруг бросил его на крышку трюмного люка. Руки у него задрожали, а в памяти с пронзительной ясностью возникла заснеженная зимняя улица, свет редких фонарей и визгливый от напряжения крик Лиды: «Коля! Беги! Он убьет тебя-я! Убьет!!!» Илья присел на край люка и уронил голову. Этот Коля, ухажер, фраер, провожатый, бежал по улице зигзагами, и тужурка на его спине дыбилась, как шерсть у кобеля на загривке. «Беги! – кричала Лида, истерически прижав кулаки к прыгающим губам. – Убьет!!!» А сама никуда не убегала и даже не собиралась прятаться за ворота. «А ты чего не бежишь? – прохрипел Илья. – Его спасаешь?! Как утка, на себя выстрел берешь? Беги!» Она отрицательно мотнула головой – не побегу! Рогожников вскинул ружье вверх и дернул спуск. Кривой язык пламени ударил в черное небо. Провожатый рухнул на снег… «Беги», – попросил Илья. «Не побегу! – упрямо сказала она. – Ты что, Илья, делаешь? Опомнись!» – «Я тебе жизнь испортил?! – хрипел Рогожников. – А сама с кобелями?.. Знаю! Все знаю!» – «Ничего ты не знаешь!.. – простонала Лида и громко заплакала: – Измучилась я, измучилась!» Откуда-то вынырнул участковый Савушкин в расстегнутом полушубке, за ним еще люди. Крики, говор, шум. Рогожникова сшибли с ног, вырвали ружье и скрутили руки. Он лежал лицом в снегу, а в ушах гремело, удаляясь: «Измучилась я…»
Рогожников медленно поднялся, пнул ботинком ружье и сгорбясь побрел в кубрик…
– Илья, что с тобой происходит? – Александра кончила ощипывать гусей и, держа перед собой руки в пуху и жиру, села рядом. – Ты не болен? Ты у врачей когда последний раз был?
– Давно… – махнул рукой капитан, – с зубами… Понимаешь, когда пальнул по гусям – как вспомнилось!.. Будто сейчас только было.
– Это пройдет, Илья, – успокоила Саша, – это у тебя… ну что-то вроде аллергии. Не вспоминай об этом. Старайся не вспоминать. Ну было, случилось. Что же теперь делать-то? Жить надо.
– Я знаю… – поморщился Илья, – но само лезет в голову… Александра быстро вымыла руки и налила в стакан спирта.
– Выпей, успокоишься, – ласково сказала она, – а то у тебя руки до сих пор дрожат… Мы сейчас гуся жарить будем с тобой! Добычливый ты мужик, Илья! С тобой не пропадешь!
Рогожников залпом опрокинул спирт и запил водой. Горячая лавина приятно обожгла гортань, усилила ток крови. Голова медленно прояснилась, исчезла дрожь в руках.
– Погоди жарить, – сказал он, – сядь со мной, посиди.
Она послушно, с готовностью присела рядом и взяла его руки. Ладони у нее были маленькие, мягкие, с гладким колечком на безымянном пальце правой руки.
– Скажи-ка, Саша, отчего это ты ко мне такая добрая? – спросил Рогожников и огляделся, будто опасаясь, что подслушают. – Раньше-то не замечала. Все как-то мимо, мимо шла… И груз я тебе не первый раз везу. Правда, раньше без тебя возил…
– Тебя тогда в тюрьму не садили, – просто ответила она. – Ты обыкновенный был, помощь моя тебе не нужна была… Да и женатый ходил. А я женатых не трогаю. Мне жен всегда жалко.
– А ты меня не боишься? – серьезно спросил он. – Я же могу ружье схватить…
Саша рассмеялась:
– Умрешь с тобой!.. Ружье схватить…
Илья присел возле печки, расшевелил затухающие угли и забросил несколько поленьев. Погода портилась, в кубрике холодало. Матовый свет белой ночи пробивался сквозь стекла иллюминаторов круглыми пыльными столбами.
– Э не-ет… – протянул Рогожников. – Боишься, да еще как! Все вы теперь меня боитесь. И начальник ОРСа тоже вроде не доверяет. В глаза хорошенький, а за спиной не доверяет. Мол, черт его знает, Илюху этого? Возьмет и отмочит какой-нибудь номер!.. Поэтому тебя из Совречки вызвал и груз сопровождать велел.
– Глупости, Илья, – бросила Саша. – Придумываешь…
– Пока суд надо мной не висел – все доверяли, – продолжал капитан. – Теперь что, я другой стал? Может, у меня клыки выросли или когти?
– Рога, – осторожно улыбнулась Александра. – Перестань, Илья, такой же ты и остался, и никто тебя не боится…
