поймете.
– Спасибо, можете идти.
Когда за Арбузовым закрылась дверь, Марина закусила собственные пальцы, чтобы не взвыть во весь голос от ужаса и боли, которые сжали сердце тисками. Шагая вместе с Аней в реанимацию, она изо всех сил пыталась «держать лицо», чтобы сестричка не догадалась, как ей плохо и страшно.
В палате, где лежал Федор, было прохладно и тихо, только аппараты подавали сигналы, да попискивал кардиомонитор. Волошин лежал весь в бинтах, повязка на голове уже пропиталась кровью. Коваль постояла минуту, собираясь с силами, потом кивнула Ане, та подала ножницы. К Марине вернулось самообладание – перед ней был больной, которому она обязана помочь, хотя и видит уже, что только продлевает мучения, прикасаясь к ранам. Закончив, она велела Ане идти в отделение, и девушка удивилась:
– А вы?
– Я сейчас. Идите, Аня.
Марина осталась одна со своим любимым, смотрела и понимала, что все напрасно, ничем она уже не сможет помочь… Ее охватило такое отчаяние, такая тоска… Она прижалась лицом к его руке и лежала так, не шевелясь. Федор почувствовал ее, открыл глаза и чуть пошевелил рукой. Марина вздрогнула и подняла голову – на нее уставились широко распахнутые серые глаза, в которых уже не было жизни… Федор смотрел на нее, словно хотел получше запомнить перед неизбежным расставанием. Маринино сердце разрывалось от горя – от нее уходил любимый человек, уходил к другой женщине, имя которой – Смерть… И она, Коваль, не в силах помешать ей отнять его. В этот миг Марина возненавидела свою профессию.
Федор вдруг поднял руку и коснулся ее щеки:
– Не плачь…
Она не выдержала, зарыдала в голос, понимая, что никогда уже ничего не повторится – ни прогулки по лесу, ни безумные ночи, полные страсти и нежности…
– Не плачь, – повторил он.
Это были его последние слова. Через двадцать минут он умер, так и не сведя с Коваль холодных серых глаз… Она уже и не плакала даже, просто тихо лежала на перебинтованной груди, сплетя свои пальцы с его. Вошедший заведующий реанимацией удивленно посмотрел на нее – Коваль, железная, несгибаемая Коваль лежала на остывающем уже теле расстрелянного ночью кем-то спецназовца Волошина бледная, зареванная и почти слепая от горя.
– Уйди, Коля, – тихо попросила она, не поднимая головы. – Будь человеком, дай мне побыть с ним эти два часа…
Колька все понял и вышел, прикрыв дверь.
Через два часа за ней пришел Гринев – вся больница уже знала, что в реанимации умер любовник Марины Коваль.
– Идемте, Марина Викторовна, прошу вас, – попытался поднять ее Гринев, но она помотала головой.
– Нет, я с ним… Там холодно и темно, я не хочу, чтобы он был один…
Гринев в шоке уставился на свою заведующую:
– Марина Викторовна…
– Веди ее отсюда, Гринев, – взмолился Колька. – И уколите ее там чем-нибудь, а то она рехнется совсем. Иди, Коваль, слышишь меня? – обратился он к Марине, осторожно погладив по плечу, обтянутому белым халатом. – Иди, поплачь, тебе легче станет…
– Коля, мне уже никогда не будет легче, как ты не поймешь? – с ненавистью на весь мир ответила Марина. – Меня нет, Коля, нет меня.
– Гринев, забери ее, хватит!
И она дала увести себя в свой кабинет, где, упав в кресло, закурила, уставившись в одну точку.
Через полчаса пачка сигарет опустела, в горле саднило от табака, глаза слезились от дыма, а Марина все сидела в той же позе. В кабинет тихонько вошла Ольга Борисовна:
– Марина Викторовна, езжайте домой, Оскар приехал за вами. Идемте, я провожу.
Она безропотно позволила одеть себя, натянуть сапоги, вывести на стоянку, где стояли зеленый «Рэндж Ровер» и «шестисотый». Из «мерина» вышел Мастиф, молча обнял ее, потом кивнул застывшему рядом Черепу:
– С ней поедешь, побудешь пока возле нее. Смотри, чтобы не наделала чего, башку сверну. Глаз не спускай, не оставляй ни на секунду. Да, аптечку проверь, все снотворные, успокоительные – убрать, лезвия, ножи, что там еще есть у нее. Понял? И не вздумай хоть пальцем коснуться, а то шкуру живьем сдеру!
Череп обиделся:
– Что я, скот какой-то? Зачем ты это говоришь?
– А потому и говорю, что знаю, как ты спишь и видишь, чтобы с ней в койке покувыркаться! Забудь сразу! – отрезал Мастиф.
Марина слушала это с таким равнодушием, словно не о ней был разговор, а о ком-то постороннем. Вообще все слова, звуки, шумы не доходили до сознания. Череп посадил ее в машину и повез домой. Загнав джип в подземку, он вынул из марининой сумки ключи, отомкнул квартиру. Навстречу кинулся пес, приняв Черепа за Федора, но, поняв, что ошибся, поджал хвост и, заскулив, убрался на место.
Череп раздел Марину до колготок и водолазки – дальше не посмел. Уложил на кровать, укрыв одеялом.
– Я понимаю, что есть вы не будете, но чаю хотя бы… – нерешительно предложил он.
Она смотрела на него и не могла сообразить, чего он от нее добивается, что вообще делает в ее квартире, в спальне. Потом, вспомнив, спросила:
– Может, кальян покурим?
– Что? – не понял Череп.
– Гашиш, говорю, покурим?
Он непонимающе смотрел на нее. Тогда Марина принесла кальян, зарядив его гашишем, вытянулась на кровати и взяла мундштук. Сделав пару затяжек, предложила Черепу, сидевшему рядом. Но он отрицательно покачал головой:
– Нет. И вам бы тоже не надо, Марина Викторовна.
– Отвали! – велела она слегка заплетающимся языком. – Ее уже зацепило, но все равно еще пару раз затянулась, окончательно улетая.
В наркотическом полусне Коваль видела Федора. Он улыбался и тянул к ней руки – такой родной, любимый, живой…
– Возьми меня к себе, – попросила она. – Я не могу тут без тебя, мне не нужна жизнь, где тебя нет.
Но он покачал головой, не соглашаясь… Марина плакала, умоляла, но бесполезно.
Очнувшись среди ночи вся в слезах, с головной болью, раздирающей виски, она увидела лежащего на ковре возле кровати Черепа, положившего голову на свернутую кожанку. Ей стало жаль его, она подсунула подушку, а сверху набросила одеяло. Череп сразу открыл глаза и сел:
– Куда вы?
– Лежи, я покурить, на кухню, – успокоила Марина, нашарив ногой тапочки.
– Я с вами, – упрямо заявил он, поднялся и пошел за ней на кухню.
Не включая света, Марина нашарила на подоконнике пачку сигарет, села за стол и замерла. Череп уселся рядом, достав свои, закурил. Тогда Коваль уставилась ему в глаза, и он смутился:
– Что?
– Ничего. Как тебя зовут? В смысле, как родители назвали?
– Олег.
– Понятно. Ничего, если я тебя по имени звать буду? А то погоняло у тебя недоброе какое-то.
– Это от фамилии – Черепанов. Зовите, как нравится.
– Если честно, то никак не нравится, – призналась она. – Твое присутствие меня напрягает. Сделай
