головой.
– Может, вы на пляже будете купальщикам пятки мазать. А я потом отдувайся?
Катя и Джонни заверили, что никогда не вынашивали столь бесчеловечных планов. Просто у Джонни есть знакомый, у которого из-за лысины висит на волоске (на единственном!) личное счастье.
Вовка смягчился, но спросил:
– А рецепт откуда?
Рассказали про бабку Наташу, про бабкину бабку Катерину Никитишну, про ее книгу. Между делом упомянули в разговоре про ступку.
Ступка почему-то Алхимика заинтересовала:
– Она где?
– Да оставили там…
– Тащите, – распорядился Вовка.
– Зачем? – недовольно спросил Джонни.
– Для дела, – объяснил Шестопалов. – Древние лекари, они не дураки были, у них все было рассчитано. Может, в этой ступке отложения всяких веществ. Они положительно влияют на реакцию. Слыхали такое слово – 'катализатор'?
Джонни такого слова не слыхал и сказал, что в ступке только отложения ржавчины. И подставка отбита.
Вовка разъяснил, что ржавчину он уберет, а ступку зажмет в слесарных тисках. От дальнейшей беседы он отказался. Дал понять, что если будет ступка, будет и лекарство. А если нет – до свидания.
Пришлось бежать к бабке Наташе.
– Мы ваш подарок забыли. Можно забрать?
Но ступки в сенях не было.
– Куда же она, окаянная, запропастилась-то? – расстроилась бабка. – Я ее с той поры и не видала… Неужто этот охломон унес?
– Какой?! – разом воскликнули Джонни и Катя.
– Да звала я тут одного… Чтобы помог, значит… – почему-то смутилась бабка.
– А как он выглядит? Может, помните? – без большой надежды спросила Катя.
– Где упомнишь-то… Худущий такой, волосы из-под шапки белобрысые торчат во все стороны… А шапку помню, она с козырьком вот таким большущим…
– Это же Шпуня! – воскликнула Катя. – Тот самый, которого вы…
Джонни дернул ее за руку. Зачем лишние слова, когда все ясно.
Весь день Шпуня испытывал жгучие чувства. Самым жгучим было желание отомстить бабке Наташе за обиду. И он задумал хитрую месть.
Напротив бабкиных ворот стояла будка с гладкими цементными стенками. Раньше в ней продавали керосин, а сейчас она была закрыта. На серой стене рядом с железной дверью Шпуня решил нарисовать бабку Наташу в образе отвратительной ведьмы.
Рисовать Шпуня умел. Он запасся цветными мелками и отправился выполнять свой опасный замысел. На всякий случай Шпуня изменил внешность: вместо ненадежных трикотажных штанов надел прочный джинсовый комбинезон, а на голову – круглую кепочку с козырьком в двадцать сантиметров. Козырек замечательно прятал в тени лицо. Среди мальчишек эта кепка была знаменита, но Шпуня боялся не ребят, а бабки.
На тихой улице было пусто. Шпуня приступил к работе. Он изобразил бабку верхом на помеле, в драной развевающейся юбке, лохматую, с крючковатым носом и громадными отвратительными ушами. На носу сидели две пары очков…
Сходство было так себе, приблизительное, но Шпуня не огорчился. Он решил, что для ясности дополнит портрет надписью, а пока стал рисовать людоедские клыки, которые торчали из бабкиного рта.
Когда к художнику приходит вдохновение, он не видит и не слышит ничего кругом. Шпуня забыл про бдительность… И кто-то ухватил его за лямки!
Шпуня оглянулся, пискнул и уронил мел.
– Рисуешь, значит… – сказала бабка Наташа. – Вот и ладно. Пошли.
Пленник слабо заупрямился. Но бабка была крепкая, а Шпуня обмяк от неожиданного ужаса.
– Идем, идем, дело есть… – сказала бабка и повлекла добычу к своей калитке.
– Это не я! – заголосил Шпуня. – Не имеете права!… Я больше не буду! Меня и так…
Он попробовал присесть, но бабка Наташа приподняла его, как хозяйственную сумку, тряхнула и проговорила:
– Коли рисовать умеешь, значит, и писать можешь. А мне как раз писарь нужен. Чтоб, значит, писал по нонешней грамматике…
Шпуня наконец сообразил, что бабка его, кажется, не узнала. И себя на портрете не узнала тоже. Тут что-то другое…
Так оно и было.
После того как Вика, Джонни, Катя и Юрик ушли, почти сразу к бабке пожаловали вчерашние гости – с той же бумагой насчет сноса. Бабка взялась за швабру, а когда посетители убрались, она решила действовать активно. Вышла на улицу, чтобы найти кого-нибудь пограмотнее, изловила Шпуню и доставила в дом.
– Я говорить буду, а ты пиши. Без ошибок-то умеешь? – Она вынула из пыльного буфета чернильницу-непроливашку и дала Шпуне толстую ручку-вставочку со ржавым пером. Положила серый листок.
– Садись давай к столу.
– Ага, 'садись'. – с горькой ноткой сказал Шпуня и встал на табуретку коленями.
– Пиши, значит… 'В городской совет от гражданки Кошкиной Натальи Федосьевны… '
И бабка продиктовала грозное заявление, в котором говорилось, что дом свой она, гражданка Кошкина одна тыща девятьсот одиннадцатого году рождения, сносить не даст и никуда отседова не поедет, потому как для гаражей есть специальные места, а здесь живут пожилые люди и играют пионеры и школьники, которым нужны свежий воздух и зелень.
Вспомнив о бабкиной зелени, Шпуня передернулся и поставил кляксу. Под этой кляксой бабка вывела свою корявую подпись и пошла на кухню, чтобы принести скороспелое яблочко и одарить грамотного помощника. Шпуня, однако, не стал ждать награды и выскользнул в сени.
Здесь он увидел шлем.
Джонни встретился со Шпуней один на один. Пришел к нему домой и спросил:
– Шпуня, ты стянул эту штуку?
– Ха, – сказал Шпуня, стоя на пороге. – Докажи.
– Зря старался. Это не шлем, – объяснил Джонни.
– Врешь.
– Честное слово, – печально сказал Джонни.
Шпуня задумался.
– Ну и что? – спросил он наконец.
Скрутив в себе гордость, Джонни мягко проговорил:
– Слушай, отдай ее мне. Пожалуйста. Это старая сломанная ступка. Зачем она тебе?
– А тебе? – язвительно поинтересовался Шпуня.
– Мне – до зарезу, – признался Джонни. – А тебе она все равно ни к чему.
– Главное, что она тебе 'к чему', – рассудительно заметил Шпуня. – Чего ж я буду ее отдавать? Разве мы с тобой друзья-приятели?
Это была удивительно здравая мысль: сделать пользу врагу – значит сделать вред себе.
Джонни понял, что не разбудит в Викторе Шпанькове ни благородства, ни сочувствия. Все было кончено.
