эгоиста какие? «Я — пуп Земли. Остальные — это мое окружение. Питательная среда, из которой я, чтобы благополучно существовать, должен тянуть соки». И тянет. Жулик тянет из карманов, грабитель «трясет» сберкассы… А есть не жулики и не грабители. Вроде бы… Они благопристойны и даже занимают посты. Но главное для них — не работать, а хапать. Причем часто работают неплохо — чтобы лучше хапать. Чтобы иметь … И вот отсюда — приписки к планам, фальшивые премии, махинации с квартирами, машины без очереди…
— Как я понимаю, ты имеешь в виду папочку?
— Твоего? — искренне удивился Михаил. — Вовсе нет. Я даже толком не знаю, кто он… Тебе видней.
— Угу… Ну, а дальше?
— Что? А!.. Дальше — одинаково. Рано или поздно — свидание со следователем. И полная душевная трагедия. Даже если не гремят за проволоку, а просто летят с поста. Потому, что без высокой должности и без возможности копить дальше не видят смысла жизни.
— Это ты мне обещаешь такое будущее?
— А почему бы и нет… Мальчик с «Плэйером».
— Ну-ну, поговори теперь о вещизме, — сказал Егор. — О том, что джинсы и магнитофоны — это плохо и что нечего гордиться иностранными наклейками на заднице, это, мол, не орден. И что заграничные штаны такие сопляки, как я, покупают на папины деньги, а не на заработанные. Или химичат на барахолке. А гордиться надо честно заработанным, тогда ощутишь полное счастье. Ага?
— Подкованный товарищ, — скучным голосом вставил Михаил.
— …И скажи еще, что вообще не в вещах счастье, а в творческом труде на благо человечества. И что вещи — это тьфу, а есть вечные ценности. Например, музыка Моцарта, поэзия Пушкина, красота родных просторов и ощущение этого… своей нужности людям. Это наша Классная Роза вещает на собраниях постоянно. А потом мамаши из родительского комитета скидываются для нее по праздникам то на импортную кофточку, то на…
— Не знаю насчет вашей Розы, — устало перебил Михаил. — И насчет твоей нужности людям… Это у кого как получится. Но Пушкин-то действительно есть, от этого никуда не денешься.
— А зачем он нужен? Чтобы цитировать «Я помню чудное мгновенье»? И ахать: какая бессмертная поэзия? А меня вот не трогает это «мгновенье». Сто раз читал — и ничего не шелохнулось. Ну, я понимаю, я не дорос…
— Да ты не до Пушкина не дорос, а вообще до человека… Чтобы эти стихи понимать, надо кого-то любить. По-настоящему.
— Я еще не созрел, — ядовито сказал Егор. — Мама от меня все еще журналы папашины прячет, где девицы в мини-купальниках…
— Я не про то. Я вообще про любовь к человеку. Не обязательно к прекрасной незнакомке. К матери, к другу, к брату…
— Мне одна знаменитость сказала, что я никогда не смогу быть братом. Так что тебе рассчитывать не на что…
Михаил сказал, помолчав:
— И подумал сейчас Егор Петров: «Теперь этот тип гордо ответит — а я и не рассчитываю…» Нет, Егорушка, я рассчитывал. Ошибся. Извини… Любви не научишь.
— Это верно, — откликнулся Егор. — Особенно когда учителей полным-полно, а любить… Кого любить-то? И за что?
— Трудный вопрос… А тебя за что любить?
Егор искренне удивился:
— Меня? А я и… не претендую.
— И без того хорошо, да?
— Мне?.. Не знаю, — честно сказал Егор. Потому что рассуждал скорее сам с собой, чем с этим новоявленным братцем-сержантом. — Мне не хорошо и не плохо. Так…
— Вот это уже странно… Плохо ему или хорошо, человек должен знать, — смягчая тон, сказал Михаил.
— А я, представь, не знаю.
— Что так? Раннее разочарование? «Уж не жду от жизни ничего я»?
«А чего я жду, чего хочу?» — подумал Егор и глянул на влажное стекло, за которым совсем потемнело. Он провел по стеклу пальцем, оно скрипнуло.
Правда, чего? Каких радостей в жизни он хочет? Сидеть в компании и балдеть? Но, когда не стало Камы и Шкипа, это потеряло прежний смысл. Из радости превратилось в привычку. Счастьем тут и не пахнет. А что — счастье? Чтобы появился мопед или даже мотоцикл? Но, честно говоря, Кошаку хватает и чужих. Свой-то надоест через неделю, да и возни с ним полно, а к технике нет у Егора Петрова никакого тяготения… Так в чем же радость? Чтобы увидеть, как кто-то боится тебя и делается униженно-покорным? Но это же на несколько минут…
Егор честно перебрал в голове все свои желания, даже самые тайные. Но их исполнение доставило бы лишь короткое удовольствие — как порция мороженого в жаркий день. А какой большой радости он хочет?
Закатиться в какое-нибудь дальнее путешествие, чтобы видеть всякие чудеса?
Егор вдруг вспомнил, как во время плавания по Волге он увидел среди солнечной шири, под очень синим небом и белыми облаками, полузатопленную колокольню. Она подымалась над плесами сказочно и таинственно. Было в этом что-то от прочитанных в раннем детстве волшебных историй — словно обещание загадок и радостных приключений. И Егор повернулся к матери, чтобы сказать: «Смотри, будто парус над океаном, да?»
Но мать говорила с рыхлой крашеной дамой в атласных штанах и отмахнулась: «Не перебивай, Горик, потом…»
И парус увял, а Горик смутно ощутил, догадался в душе, что сказки, красота, открытия — все, что видишь в дальней дороге, — хороши тогда, когда можешь этим поделиться с другими.
А с кем он мог бы отправиться в дорогу теперь? С Копчиком или Валетом? С Курбаши?.. Или с этим вот худым, нудно липнущим к нему двоюродным братцем? Воспитатель с сержантскими лычками! Видели мы таких…
Хмурое отвращение к этому совершенно чужому человеку, который лезет в душу, тряхнуло Егора как крупный озноб.
— Тебе что от меня надо-то? — спросил он в упор.
— Да уже ничего, — устало сказал Михаил и отвернулся… — Ничего… Доеду сейчас до Подлунной, там сяду на обратный поезд… В заколоченный дом не достучишься.
— Давно бы так, — буркнул Егор и подумал: «А мне-то сколько еще пилить до дома…»
Зачем его понесло в Среднекамск? Что хотел узнать, в чем убедиться? И так все было ясно. Сорвался куда-то, идиот…
Нет, в самом деле — зачем? Любопытство? Запоздалое злорадство в адрес отца и матери! Или… надежда на что-то необыкновенное? На что? Может, надеялся, что в слове «погиб» какая-то неясность и настоящий отец жив?.. Но если и так, что в жизни изменилось бы? Да и не надеялся он на это, не думал даже… И уж меньше всего хотел заполучить в братья такого вот… казенного правдолюбца.
«А я ведь и не узнал ничего толком, — запоздало спохватился Егор. Но сейчас расспрашивать Михаила было нелепо. — Да и не все ли равно. Пусть…» — Последняя мысль была похожа на усталый зевок. Но несмотря на утомление, злость на Михаила не прошла. А тот вдруг сказал:
— Последний вопрос: я, очевидно, не должен больше напоминать о себе? В родственники не гожусь?
Что-то все же удержало Егора от прямого «да». Он ответил вопросом на вопрос:
— А я тебе разве гожусь? Эгоист, кандидат в тюрьму…
— Егор…
— Да отвяжись ты! — прорвало Егора. — На кой черт ты появился? Не было тебя и пусть не
