Он прочитал строки, написанные Толиком, и свои как одно стихотворение. Оно и было одним, целым… И кончив, он поднял наконец глаза от блокнота.
Наклонов был бледен. Он стоял у окна (месяц висел над его плечом). Прошла совершенно безмолвная минута. Олег Валентинович быстро снял, почти сорвал очки, стал протирать их скомканным платком. Не поднимая лица, сказал:
— Да, сюрприз…
— А что, неплохо, — подал голос рыжий Скворцов, решивший быть объективным.
— Да… — Наклонов все тер очки. — А скажите, Петров… вы уверены, что это… ваши стихи?
— Вполне… — У Егора все натянулось внутри. И в ушах звонко застучал хронометр. Тот, кургановский. Толика. Гая…
— А я… можно откровенно?.. — Наконец он надел очки. — У меня есть сомнения… Простите, но… может быть, вы где-то слышали или читали такие стихи раньше?
— Где? — тихо, но резко спросил Егор.
— Я… только спрашиваю.
Теперь Олег Валентинович смотрел Егору в лицо. Без уверенности, но и без всякого добродушия. Отражения плафонов казались злыми огоньками. Егор кашлянул, чтобы не осипнуть от волнения. Сказал, аккуратно подбирая слова:
— Вы думаете, что я эти стихи у кого-то украл? Это, кажется, называется «плагиат»?
Очки дрогнули.
— Егор… я не хотел бы таких слов… Я не подозреваю вас в злом умысле… Но эти стихи я знаю много лет.
«Еще бы!» — подумал Егор.
— Да, — кивнул он. — Только не все. Я их дописал.
— Ну… может быть. — Олег Валентинович, кажется, стал спокойнее. — Но все-таки…
Егор перебил с еле заметной насмешкой:
— Вот у вас есть книжка с очерками про нефтяников. Вы ее вместе с другим человеком писали, с Борисовым. Никто же вам не говорит, что это не ваша книжка.
— Да!.. Но и я не говорю, что она только моя! К тому же мы с Борисовым работали вместе. А вы… с тем человеком… стихи эти писать вместе не могли. Я это знаю точно… Кстати, интересно: как эти стихи попали к вам? — В голосе Наклонова скользнула просительная нотка.
Егор не сдержался:
— Я понимаю, что вам это очень интересно.
— Петров! Как ты разговариваешь! — вмешалась Бутакова.
— Помолчи, Весенний трофей… — Егора хлестнуло неожиданной злостью. Они здесь все заодно!
— А ты… тебе здесь не «таверна»!
Он резко обернулся, чтобы сказать…
— Товарищи! Товарищи… — Наклонов раскинул руки, словно загораживал всех от опасности. — Друзья мои! Что с вами?.. Давайте творческие споры не превращать… в склоку. Любой конфликт можно уладить, если понять друг друга… Егор!
— Что? — он посмотрел в очки.
— Я ведь не хотел вас обидеть. Но мне действительно важно знать, где вы взяли эти стихи. У меня с ними… кое-что связано в жизни. Давайте по-мужски: карты на стол. И тогда решим, имеете ли вы право быть соавтором этого человека.
Егор не отвел взгляда, сказал отчетливо:
— Имею. Я дописал стихи своего отца.
Опять стало тихо. Будто крышку захлопнули над ящиком, обитым ватой. Наклонов снова снял очки и начал терзать их платком. Сказал с усилием:
— Извините, это неправда… Я никогда не имел чести лично знать Виктора Романовича Петрова. А стихи эти написал в мальчишеские годы друг моего детства. Он читал их на самодеятельном концерте…
Черт! Черт и черт! Как Егор не сообразил? Не вспомнил про концерт! Помнил только, что стихи — это эпиграф! А ведь Наклонов мог действительно знать их с детства, независимо от рукописи Курганова… Теперь ничего не докажешь!
А что, собственно, Егор хотел доказать? Суетливость и бледность Наклонова — разве улика? Дурак ты, Егор…
Сейчас приходилось воевать уже просто за самолюбие.
— Вы не имели чести знать Виктора Романовича, — с опасным звоном в голосе сказал Егор. — Вы знали моего настоящего отца. Толика Нечаева. Того самого «друга», которому в лагере готовили волчью яму!
Егор вышел из гостиной и крепко закрыл за собой дверь.
Ну, и чего он добился, псих несчастный? «Герой»! Щит в сторону, два меча в руки — и на врага! И сразу — пузом на копье… Нервы сдали? Или захотелось ошарашить Наклонова? Или… перед Светочкой покрасоваться? У, бестолочь…
Егор ненавидел себя так, что готов был взять свою башку за космы и физиономией протащить по всей решетке городского парка, мимо которого шел.
Б-б-балда… Выложил все карты. Теперь, если Наклонов и правда добыл где-то рукопись Курганова и скатывает с нее свои «Паруса «Надежды», ничего уже не сделаешь. Олег Валентиныч — они не дураки-с. Затаятся. Осторожненькими станут. А у Егора какие доказательства против него?
Надо было подъехать хитро, узнать, где Наклонов взял своего Егора Алабышева. Не могут же два писателя придумать одного и того же героя, чтобы имя и фамилия и события одинаковые… Правда и тогда сразу ничего не докажешь: от Курганова-то никаких бумаг, от Толика — тоже… Но можно было увериться хотя бы для себя. И копать дальше…
Егор замедлил шаги. Куда спешить-то? В дом с вечно рассерженной матерью и похоронно-тихим отцом?.. В газонах под фонарями лежали остатки грязного снега. К вечеру подморозило, Егор поскользнулся на льдистом асфальте. По-дурацки замахал руками. Сердито оглянулся: не видел ли кто его нелепого танца? Прохожих не было. Только месяц висел над улицей. Молодой. С левой стороны. Это, говорят, к неудачам…
Но месяц — «звонкий и рогатый» — смотрел с высоты дружелюбно. Словно что-то понимал и мог посоветовать… Что?
Вот если бы в саом деле с кем-то посоветоваться! С Михаилом… Он, конечно, сперва отругал бы Егора (и правильно), а потом они вдвоем что-нибудь и придумали бы…
Но Михаил как в воду канул. Не появляется и не пишет. Небось, в своих проблемах увяз. Поехать к нему? А что! Каникулы же!.. Трешку на билет можно у кого-нибудь занять. У Ревского, например. Но… ехать в Среднекамск без предупреждения, наверно, не стоит. Кто знает, какие там дела у Михаила? Может, Никитка прикатил из Севастополя на каникулы. И вдруг не один, а с Асей? Да еще Заглотыш там (его, Егора, стараниями!). И теперь — здрасте! — двоюродный братец является.
Есть, конечно, вариант: приехать, поговорить и сразу укатить обратно… Однако сначала все-таки лучше позвонить.
