- Мама занята. У нее опять сборы в дорогу. В Москву…
'А ты не боишься?' - чуть не спросил я. Прикусил язык. Не все же такие трусы, как я. А уж Ивка - тем более. Он пережил такое, что ему не до кладбищенских страхов.
- А в Москву вы зачем собираетесь? Митю выписывают, да?
- Не выписывают еще. У него всякие осложнения были… Но все-таки ногу ему спасли окончательно. А то недавно опять хотели ампутировать, пришлось бы делать протез, вот такой… - Ивка чиркнул себя пальцем повыше щиколотки - на коже остался от ногтя тонкий белый след. Ивка потер его и глянул не разгибаясь:
- Саша, а ты куда идешь?
- Куда глаза глядят…
На лице у Ивки написался новый вопрос. И я не стал ждать, спросил сам:
- Хочешь, я пойду с тобой?
- Конечно, хочу!
Я тоже взялся за ручку хозяйственной тележки, и мы пошли рядом. Через несколько шагов Ивка недоверчиво сказал:
- Но это же далеко…
- Ну и пусть. Я не тороплюсь.
- Пойдем на Пушкинскую. Оттуда автобус ходит как раз… туда…
До Пушкинской было три квартала. Мы шли по пыльной улице Сурикова мимо серых панельных пятиэтажек. В одной из них был магазин 'Музыкальные товары'. Застекленные витрины от земли до второго этажа. Ивка остановился, я тоже. В громадном стекле отражалась вся улица и кусты акации на газоне - с желтыми клювиками цветов. И мы на фоне этих кустов - во весь рост.
Я подумал, что Ивка подрос за этот год. Раньше он был мне до плеча, а теперь до уха. А ведь и сам я сделался повыше. Обгорелые штаны стали короче, синяя выцветшая футболка еле прикрывала пояс. Вот досада! Я не хочу взрослеть. На фиг мне такое счастье…
Ивкины луны и солнышки вовсю улыбались с его отражения. Но лицо его было серьезное.
Я понял, почему он остановился: посмотреть на скрипки.
- У Мити вот такая, да? - шепотом сказал я.
- Да… Мама ее отвезла ему еще весной.
- Хорошо, что спасли ногу. Скрипачам ведь часто приходится играть стоя…
Ивка кивнул и стал смотреть вниз. Царапинка на его ноге покраснела, на ней выступила кровинка (видно, ноготь острый). 'Как след от скальпеля', - мелькнуло у меня.
За стеклом выстроилось все скрипичное хозяйство - от двухметрового контрабаса до скрипки- малютки, на которой играют самые младшие ученики музыкальных школ.
- …А вот эта как называется?
Вопрос был не мой. И не Ивкин. Мы увидели отражение незнакомого мальчишки. Он сидел на корточках позади нас, у штакетника.
Это был пацаненок Ивкиного возраста.
Мы оглянулись и разглядели незнакомца получше. Лицо его было острое, загорелое, волосы почти белые, а брови, наоборот, темные, как нарисованные углем. И ресницы черные - на них будто сажа осела. И загар - словно с примесью пыли. Мальчишка задрал колючий подбородок и смотрел на нас очень темными блестящими глазами.
- Вот эта, рядом с самой большой… Она как называется?
Он был в замызганной коричневой майке с рукавами, в затертых джинсах с поперечными прорехами на коленях. Они были зашиты, но неумело, через край. Видно, что пацан из тех, кто обитает на вокзалах и в колодцах водопроводной сети. Не исключено, что неподалеку его друзья. От таких можно ждать чего угодно. У них - борьба за выживание…
- Это виолончель, - сказал Ивка.
- Как?
- Ви-о-лон-чель, - разъяснил я, незаметно оглянувшись. - От старинного слова 'виола'. Виола - это предшественница скрипки.
Мальчишка смотрел то на Ивку, то на меня. И щипал нитки в разъехавшейся дыре на колене. Дыра была похожа на приоткрывшийся рот - черные нитки, как щели между крупными нечищенными зубами.
- Ви-о-лон-чель, - повторил мальчишка раздельно, словно передразнивая меня. - Это точно?
- Совершенно точно, - отозвался я. Чтобы Ивка не подумал, будто я опасаюсь этого юного бомжа. - У нас есть фотография знаменитого виолончелиста Брандукова. Он там в точности с таким инструментом.
- А он где живет? - нервно спросил мальчишка и встал.
- Он нигде не живет, давно умер. Это старинный снимок. А тебе… что за дело до виолончели? - Это у меня получилось не очень-то ласково. Шагал бы ты, мол, по своим делам, подальше от нас.
Но он не ушел. Может, решил, что я спрашиваю из интереса. И объяснил хмуро, но без задержки:
- Она мне теперь ни за чем. Но знать-то надо… Она меня спасла…
Ивка смотрел на мальчишку не так, как я. Бесстрашно и с сочувствием. Тихо спросил:
- От чего спасла?
- Вообще… Всего спасла, как есть… Ну, не сама она, а ее хозяин.
Теперь, конечно, полагался новый вопрос. Ивка спросил. Но совсем не про то:
- Ты, наверное, есть хочешь?
Мальчишка мигнул. Если бы такое сказал я, он бы обязательно огрызнулся. Но Ивка есть Ивка. Его ясная душа была видна сразу и каждому.
- Вообще-то да… Я утром не поел… - Мальчишка говорил сипловато, будто у него заложило горло.
На сумке-тележке был карман. Ивка достал оттуда полиэтиленовый сверток. В нем было пять жареных пирожков. Ивка дал мальчишке, мне и себе тоже взял. Пирожки были с капустой. Мы стояли и жевали, поглядывая на витрину. Будто все трое давно знакомы.
Пирожок - он ведь маленький. Полминуты - и нет его. Ивка взял оставшиеся два. Один протянул нашему незнакомцу, другой разломил - мне и себе:
- Мы-то все же позавтракали.
Мальчишка не отказался. Даже улыбнулся чуть-чуть. И когда мы с Ивкой двинулись вдоль витрин, он пошел рядом с нами. Будто так и договорились. Может, ждал, что мы продолжим свои вопросы?
Ивка спросил:
- А как ты спасся? Где?
- Зимой. Недалеко от Гудермеса…
Вот оно что! Я посмотрел на Ивку и сказал мальчику:
- Вот у него там брата чуть не убили. Он теперь в госпитале.
Ивка шел, опустив голову. И отдувал упавшие на лицо волосы. Мальчик шагал сбоку от него. Они друг на друга не взглянули, но… будто локти их сдвинулись поближе. Да…
Мальчик вдруг заговорил. По-прежнему хрипловато:
- Это как-то неожиданно началось… Сперва не стреляли и не бомбили, мы тогда жили в деревне у маминой знакомой. Отец сказал, что уйдет на три дня, и пропал. В горы ушел, там их окружили, но они прорвались… Мы радовались, когда узнали, что они прорвались… Мама не хотела, чтобы он уходил туда… Она говорила: 'Зачем тебе, это не твое дело'. Он все равно ушел…
Мама сказала, чтобы я принес воды, я пошел к колодцу, и тут налетели вертолеты. Все перемешалось. Я упал в яму и надел ведро на голову… Потом затихло. Я побежал к дому, а его уже не было… Потом пришли соседи, сказали, что никто не спасся.
Ну, потом я не все помню… Я жил у незнакомых людей. Думал, что за мной придет отец. Потом пришел раненый человек и сказал, что отец не вернется.
- Тебе, - говорит, - надо выбираться к своим.
Я говорю:
