молока, потому что пить и есть хочется одинаково. И наткнулся на нехорошее молчание.
— Ну чего? — сказал он. — Я же все сделал, что ты велела. Копирку разложил, воды принес два ведра. Эльзе Георгиевне за хлебом сбегал...
Глядя поверх Толика, мама проговорила:
— Иду я сегодня с рынка и встречаю Арсения Викторовича. 'Здрасте'. — 'Здрасте'. — 'Как дела?' — 'Прекрасно, скоро закончу печатать...' — 'Ах, как замечательно! Пусть тогда Толик первый экземпляр сразу принесет, а второй — когда прочитает...' — 'Хорошо. А тре...' — И тут я прикусила язык. Анатолий, сколько экземпляров просил сделать Арсений Викторович?
Толик немытой пяткой зачесал рубчик под коленом.
— То есть третий экземпляр ты решил 'заказать' для себя?
— А чего такого... — пробормотал Толик, заполыхав ушами. — Жалко, что ли?
— Объяснять еще надо, 'чего такого'? Во-первых, ты мне бессовестно наврал! Во-вторых, я столько лишней бумаги перевела! А в-третьих, ты без разрешения автора хотел присвоить экземпляр произведения!
— Я же не без разрешения! — отчаянно сказал Толик. — Я бы потом спросил! А если нельзя, отдал бы ему все три!
— Это ты сейчас так говоришь.
— Нет! Честное робингудовское!
— Это что еще за новая клятва?
— Ну... это наша, у ребят. Ну, честное пионерское!
— Спрашивать надо было раньше, а не после времени.
— Я думал, что можно и потом...
— Он 'думал', — уже не так строго проговорила мама. — Я вот тоже думаю: всыпать тебе, как я давно собираюсь, или засадить на неделю дома, чтобы поумнел?
— Ма-а... Лучше уж всыпать, — весело сказал Толик, поскольку гроза явно рассеялась. — А сидеть дома — это же с ума сойти! Каникулы такие короткие!
— Ты у меня когда-нибудь в самом деле дотанцуешь... Чтобы сегодня же все рассказал Арсению Викторовичу, ясно?
— Так точно, товарищ командир! — Толик стукнул упругими пятками о половицы и задрал подбородок.
— Иди мыть руки, грязнуля...
К Курганову Толик зашел сразу после обеда, чтобы добросовестно покаяться. Но Арсения Викторовича дома не оказалось. Толик решил, что для очистки совести сделал пока все, что нужно, и помчался к Олегу. Там сперва ремонтировали покосившийся штабной навес, а потом до вечера играли в лунки.
Толику везло. Мячик то и дело вкатывался в его лунку. Толик его ловко хватал и, когда кидал, ни разу не промахнулся. Поэтому он то и дело оказывался то 'царем', то 'судьей', то в суровой должности 'палача'. А среди тех, кого за промахи 'казнят' мячом, он не оказался ни разу.
Но когда играли последний кон, везение кончилось. 'Царем' стал Олег, 'судьей' Мишка Гельман, а в 'палачи' неожиданно попал Шурка. Он сразу принял грозный вид.
Олег сел на 'трон' — ящик из-под масла. Мишке косынкой завязали глаза, он уселся на землю ко всем спиной.
Проигравшие по очереди подходили к 'царю'.
— Какое наказание справедливый судья назначит этому преступнику? — вопрошал Олег.
Мишка, никого не видя, наобум определял число горячих. От трех до десяти, как придет в голову.
— Наше царское величество утверждает приговор, — каждый раз говорил Олег. — Только Люсе, которой досталось от судьи 'десятка', он милостиво сократил число мячиков наполовину.
Толику выпало семь горячих. Он поежился. Мячик был тяжелый и твердый — для игры в теннис. Как всадят таким между лопаток — в глазах разноцветные зайчики... Ну да ладно, Шурка сильно кидать не будет, он бросает из-за плеча, как девочка...
Толик первым пошел к забору, встал носом к доскам. Сказал Шурке со вздохом:
— Давай скорее, что ли...
А Шурка, видать, старательно целился, время тянул. У Толика даже позвонки зачесались.
Мячик свистнул и гулко стукнул о доску у плеча. Промах!
Ага, Шурка! Держись теперь...
Если 'палач' мазал, он менялся местами с 'осужденным'.
Шурка, путаясь ботинками в лебеде, пошел к забору. Уперся в доски растопыренными ладонями. Замер...
Целиться в Шурку было удобно: белые лямки перекрещивались точно в середине его голубой спины, пониже матросского воротника. Толик поднял мячик и прищурил левый глаз.
Шурка, видно, ощутил спиною этот миг. Тоненькая шея его задеревенела, пальцы зацарапали доски. Ох, Шурка ты Шурка...
Стесняясь самого себя, Толик вздохнул и сильно пустил мячик в кружок от сучка в полметре над Шуркиной головой. Забор ухнул, Шурка удивленно оглянулся. Все радостно завопили: 'Мазила!'
Мишка потер ладони. По правилам теперь Толик опять вставал к забору, непутевого 'палача' Шурку прогоняли 'в отставку', а дело брал в свои руки 'судья'. Толик пошевелил плечами: уж Мишка-то не промажет.
И Мишка не промахнулся ни разу. Когда Толик шел домой, спина у него все еще ныла и стонала.
Вдруг догнал Толика Шурка. Молча затопал рядом.
— Ты чего? — удивился Толик.
— Так... — сказал он.
Шурка шел, нагибался, отдирал на ходу от чулок репьи и, замахиваясь по-девчоночьи, кидал их в сидевших у калиток ленивых кошек. Те презрительно щурились.
Шурка бросил последний репей и неожиданно сказал:
— А я в тебя нарочно не попал... Не веришь?
Толик удивился, но сразу поверил. И спросил неловко:
— А зачем?..
— Так... А ты в меня тоже нарочно промазал, да?
— С чего ты взял? — буркнул Толик.
— Я знаю.
— Глупые мы с тобой, — сердито сказал Толик.
Шурка мотнул курчавой головой, подхватил тюбетейку.
— Нет. Я не думаю, что мы такие уж глупые.
Они молча прошли еще с полквартала. Был совсем вечер.
— Мне пора, мама будет волноваться, — сказал Шурка.
— Ага. Беги...
— Спокойной ночи, Толик...
И Шурка побежал, стуча ботинками и держась за тюбетейку.
А Толик шел и думал, что день сегодня был хороший.
На этом радости дня не кончились. Дома оказалось, что приехала на каникулы Варя. Толик заверещал и повис у нее на шее.
— Голову отломишь! — закричала Варя. — Пусти, чертушка!.. Толька, я кому говорю!
Кое-как она освободилась. Проворчала, оглаживая косы:
— Маленький, что ли? Вон какой вымахал... Мама, а правда, смотри, как он вырос. Длинноногий какой и тощий...
