их в приильменскую страну не кто иной, как Избор.
На берегах Ильменя никто и не вспоминал о нем. Забыли его совсем, да и кто бы мог подумать, что во главе варяжских дружин стоит изгнанник, столь жестоко отвергнутый родиной.
Избор не потерял в Скандинавии даром времени. Он в Уппсале радушно был принят королем Бьёрном и скоро сумел показать себя таким храбрецом, что его имя с уважением стало произноситься на фьордах. Мало того, выходцы из славянщины, поселившиеся на полуострове Рослагене и называвшиеся, в отличие от других, варяго-россами, скоро признали его своим вождем. Избор, таким образом, стал по положению своему равным конунгам Скандинавии, а когда престарелый Бьёрн выдал за него дочь свою Эфанду, многие думали, что славянский выходец будет наследником конунга.
Но не того жаждал Избор.
Он не забыл своей клятвы и лишь только укрепил свое положение, поднял норманнов и варягов к походу на Приильменье.
Поход обещал богатую добычу.
Пикты, саксы и даже франки были истощены частыми набегами норманнов, Приильменье же никогда не видело их у себя иначе, как с самыми дружелюбными намерениями.
Вот теперь и пришлось встретить приильменцам «гостей».
Наступил 850 год – первый, отмеченный на скрижалях нашей истории. Быстро достигли победоносные варяжские дружины Ильменя. Пал под их натиском Новгород. Овладев им, рассыпались варяги по берегам великого славянского озера, грабя прибрежные селения и выжигая их.
Вадим, ставший после смерти отца старейшиной своего рода, храбро защищался на берегах Ильменя, но, конечно, не мог сдержать натиск северных удальцов.
День быстро близился к вечеру. Красные, как зарево, облака стояли на небе. Густой дым столбом поднимался над тем местом, где еще недавно стояло цветущее селение наследника Володислава, его любимого сына Вадима! Груды пепла да обгорелых бревен остались от него. С горстью последних защитников родного угла бьется против варягов потерявший уже всякую надежду не только на победу, но даже на спасение Вадим. Отчаянная храбрость его вызывает удивление врагов. Он как будто изменился в тот миг, который сам посчитал последним в его жизни. Спасения нет и быть не может – нечего и дорожить собою. Но силы оставляют Вадима. Он видит кругом груды трупов. Вся его дружина, делившая с ним и разгульные пиры, и кровавые потехи, костьми легла на этом поле смерти.
Теперь и за ним очередь.
Смутно, словно через дымку тумана, видит Вадим, как взмахнул тяжелой палицей над его головой гигант-варяг. Мгновенье. Глухой удар. Тупая боль разлилась от головы по всему телу несчастного. Вся кровь будто хлынула вверх к темени. В глазах закружили зеленые, красные огоньки. Вадим зашатался и с глухим стоном рухнул на груду мертвецов-товарищей.
И в этот последний свой миг он услышал громкий победный клич врагов и нашел в себе силы открыть глаза.
Прямо к нему подходил небольшой отряд прекрасно вооруженных варягов, очевидно, главных начальников дружин.
Они подходят ближе и ближе.
Вот один из них, почтительно склоняясь к другому, говорит:
– Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян. Вот он!
Вадим видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и сразу же узнает в нем Избора.
– Мал, ты был прав! – шепчет Вадим.
Глаза его закрылись, он тяжело вздохнул.
– Не стоит добивать, – сказал один из скандинавов и вложил меч в ножны.
Избор – это был он – тоже узнал Вадима. Грустный, печальный, возвратился он в свой шатер. Мрачные думы так и роились в его голове.
– Вот и исполнил я клятву! – шепчет он. – Ужасна была моя месть отвергнувшей меня родине, но отчего же у меня так тяжело на сердце?
В самом деле не удовлетворила, а еще более нагнала на Избора тоски так желанная им месть. Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. Даже здесь с ним брат его жены Олав, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.
А нет ему облегчения в гнетущей его тоске.
Он видит свою родимую страну в море огня, родная кровь – кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он – один он.
Он привел в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И все он, он.
За что? Разве виноваты в чем-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгоняли его из родимой страны? Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?
Угрызения совести жестоко мучили Избора. С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!
А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою окончательную победу над приильменской страной.
Размышления Избора были прерваны как раз тогда, когда тоска совсем овладела им.
Под сень шатра с веселым смехом вбежал Олав Урманский.
– Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! – громко восклицал он. – Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру.
Никакие тревожные думы не мучили Олава. Да и что ему? Ведь он был чужеземцем в этой несчастной стране. Ее беды ему совершенно чужды. Кровь ее сынов была ему не родной. Победа доставила ему только славу. Чего же более желать было удалому викингу!
– Перестань грустить, вождь, – говорил он, обнимая Избора, – я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твое сердце.
– Весть? Какую? – спросил Избор, грустно улыбаясь своему другу.
– Ты не раз говорил, что хочешь переменить свое имя – что прежняя вполне заслуженная слава перестала удовлетворять тебя. Так вот теперь и это твое желание исполнилось!
– Нет, мой Олав, не говори так, не терзай моего сердца. Если я и приобрел новое имя, то это имя полно позора, оно – имя предателя.
Олав с изумлением поглядел на своего друга, закрывавшего в тоске лицо руками.
– Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем? – пробормотал он.
– Разве не я привел вас на ту землю, которая была моею родиной?
– А, вот что! Ну, забудь об этом. Прошлого все равно не вернешь, будущее же наше. Не горюй! Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые асы. Храбр этот твой народ, но дик он. Может быть, нам удастся заставить его позабыть свою дикость. Но перестанем говорить об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побежденные, как произносится среди них твое имя?
Олав несколько мгновений помолчал и затем, таинственно нагнувшись к вождю, произнес:
– Рюрик!
– Что? – воскликнул тот. – Рюрик – сокол! Не может быть!
– Да, да, – подтвердил Олав, – ты сам знаешь: «рюрик» на языке скандинавов и «сокол» на языке славян – одно и то же. «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», – говорят пленные. Даже и в песнях их ты так называешься! Вот тебе и желаемое тобою имя! Доволен ли ты, мой вождь?
Он при последних словах с тревогой взглянул на предводителя варягов, словно в забытьи шептавшего:
– Что же? Неужели же исполняется предсказание? Я стал соколом. Да, соколом. Рюрик я!
– И ты непременно должен принять это имя! – серьезно сказал Олав. – Помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побежденные так называют тебя. Повторяю тебе, ты должен назваться Рюриком.
