сегодня? Побыстрее, попроще... макароны с сыром и яйцом. Ильгет поставила воду, начала у раковины оттирать грязную с позавчерашнего дня сковородку.
Устала... руки-ноги уже отваливаются после этой фабрики. Пите все-таки хорошо, сидит себе за компьютером, сегодня у него вообще домашний офис. В своем кабинете, захотел — сделал перерыв, захотел — пивка выпил. С другой стороны, меня тоже на эту работу никто силком не загонял, могла бы оставаться домохозяйкой. А так мучайся — на работе упахаешься, есть хочется, сил нет, а надо ужин готовить.
Ильгет высыпала в воду макароны
Надо еще измыслить предлог для перевода в закладочный цех. Там сейчас набирают новых работниц... хоть бы зарплата была выше, так нет — такая же. Можно подать заявление или просто пойти поговорить с мастером. Но вот чем я буду аргументировать это желание?
Сугубым интересом к процессу эмбрионального развития биороботов? Так этот интерес как раз очень подозрителен.
Ильгет вытащила из почтового ящика тяжелый картонный пакет. Детали... что еще за детали? Взрывное устройство, радио... оружие какое-нибудь. Ладно, не мое это дело. Про свое пребывание в этом подъезде Ильгет уже сочинила легенду: якобы зашла в гости к знакомой, но ошиблась дверью. Не ахти как хорошо, но ничего другого в голову не пришло.
Сердце стучало сильно и быстро. Ильгет едва сдерживалась, чтобы не начать выглядывать из-за угла и тревожно озираться. Спокойно, все совершенно спокойно. Пакет в сумке, его не видно. Выхожу из подъезда. Ну что за глупость, можно подумать, у входа рота мотоциклистов дежурит. Кому это надо меня выслеживать? Хотя всякое может быть... нет, это у меня уже паранойя.
Ильгет поймала себя на том, что происходящее все еще кажется ей забавной игрой. Какой-то пакет, билет на поезд, пароль-отзыв...
Смешно. Только вот следить могут на самом деле. Мало ли кто еще замешан во всем этом, мало ли какая информация окажется у СБ... или не СБ этим занимается — тогда кто, Народная Система? На самом деле в любой момент могут подойти, нацепят наручники, швырнут в машину. Ильгет это понимала, но как- то разумом, внутренне она никак не могла прочувствовать, что действия ее на самом деле серьезны. На самом деле — измена Родине. И кара будет соответствующей, если, конечно, поймают.
Ильгет взбежала по лестнице на шестой этаж. А ведь если подумать, я все-таки рада тому, как все изменилось. Разве сравнить тот кошмар, ту депрессию, в которую я была погружена два месяца назад — и теперешнее состояние готовности ко всему, и к смерти, и к победе, и страшное, огромное желание ЖИТЬ. Выжить. А пару месяцев назад готова была добровольно уйти из жизни, не понимала, зачем жить дальше.
Да просто чтобы жить. Глупость какая.
Впрочем, и перспективы есть. Если мы победим, все станет по-прежнему... будем жить как люди. Затмение это пройдет.
Может, даже Пита изменится. Ну да, у нас и раньше были сложные отношения, но так, как сейчас, все же не было.
Мы с ним когда-нибудь и на Квирин слетаем. Главное сейчас — выжить и победить.
Ильгет открыла дверь. Громкий жизнерадостный голос свекрови резал слух.
— Главное, посмотри, как это будет хорошо, обивка с такими цветочками! А этот ваш уголок давно пора выбросить! Такому место только на помойке...
Ильгет сделала пару глубоких вдохов и выдохов. Приласкала Норку, бешено вертящую хвостом.
Она догадывалась, о чем шла речь. Свекровь уже месяц вела планомерное наступление на их мягкую мебель. Уголок, купленный четыре года назад, почти без единого изъяна, был объявлен безнадежным старьем, а взамен мамочка пыталась всучить детям какой-то супердешевый (всего лишь месячный заработок Ильгет) и очень красивый гарнитур с цветочками, который продавала ее знакомая (и никак не могла продать). Пита, как всегда, мычал что-то — да, мама, да... и по обыкновению просто оттягивал момент покупки нового уголка, хотя потом за глаза ворчал на мать. Ильгет никто не спрашивал.
Она скинула куртку, поставила сапожки в гардероб. Туда же аккуратно убрала сумку с таинственным пакетом. Вошла в комнату. Норка почапала за ней.
— А, Ильгет! Ну, доченька, вот посмотри, — свекровь совала ей под нос фотографию гарнитура, призывая ее, как обычно, в союзницы, — ну скажи свое слово: ведь этот уголок вам гораздо больше подходит? Ведь правда?
— Нет, — сказала Ильгет. Глаза свекрови в буквальном смысле слова вылезли на лоб. Она осеклась, не зная, что сказать. Ильгет развила свою мысль.
— Нам этот уголок не нравится. Да и старый еще очень даже ничего, по-моему, он чистый, зачем его менять? Только деньги тратить. Но даже если мы захотим его менять, то сами что-нибудь выберем. Спасибо за заботу, не надо.
— А... — протянула свекровь, вмиг потемнев лицом, — Ну ладно... не надо — значит не надо...
Она вышла в коридор. Пита побежал за ней — подавать пальто и прощаться. Ильгет плюхнулась на охаянный диван, бессильно уронив руки. Норка подошла, положила ей на колени голову.
Из коридора доносилось глухое ворчание.
— У вас еще и собака на диване лежит. Ну разве нормальная женщина, хозяйка допустит, чтобы собака диваны портила?
Пита проводил мать, хлопнула дверь. Вернулся в комнату. Посмотрел на Ильгет недовольно.
— Что, обязательно надо было скандал устраивать?
— Какой скандал? — удивилась Ильгет, — по-моему, я просто высказала свое мнение. Я не имею права на свое мнение? Даже по поводу нашей же мебели?
— О Господи! — простонал Пита, — ты что, не понимаешь? Она теперь будет полгода мне этот уголок припоминать!
— Так что — дешевле было бы его поменять, как она хочет? Ты же сам не хотел, ну Пита! Ты же не хотел этот новый уголок!
Пита стоял в любимой позе — уткнувшись головой в стенку, с видом смертельно больного и уставшего человека.
— Пита, давай не будем, — сказала Ильгет спокойно, — ты сам понимаешь, что мы слишком много уступаем. Во всем. У тебя самого нет никакой собственной воли, никаких желаний, ты во всем только слушаешься маму.
— А я что, должен слушаться тебя?
— Но Пита... почему? Ты же сам не хотел этот уголок, разве не так?
— Почему ты надо мной издеваешься? — риторически вопросил Пита.
— Я? Издеваюсь? — Ильгет внутренне напряглась. Обычно вслед за этим вопросом следовала жуткая истерика. Иногда сопровождающаяся рукоприкладством. К счастью редко... И потом все же следовали извинения.
— Я больше не могу, — трагические нотки в голосе Питы нарастали, — я работаю, как вол, чтобы удовлетворить вас всех! И маму с ее проектами! И тебя! А ты еще устраиваешь мне такие сцены! Неужели так трудно сохранить с мамой хорошие отношения?
— Но какой ценой? — спросила Ильгет. Пита торжествующе указал на нее пальцем.
— Вот ты сама точно такая же, как мама! Ты всегда ее осуждаешь, а посмотри на себя! Тебя интересуют эти тряпки, эта мебель!
— Меня интересует моя жизнь, — спокойно сказала Ильгет, — и в частности, мебель тоже. Это моя квартира, и здесь я хочу жить так, как мне нравится.
— Вот! Как тебе нравится! А обо мне ты подумала?!
— А что, ты в таком восторге от гарнитура с цветочками?
— Да мне плевать на этот гарнитур! — заревел Пита, — плевать, ты понимаешь? Я хочу спокойно
