возможны только тогда, когда нет страха.
«Я понимаю, что вы хотите сказать».
— Тогда чего же вы боитесь?
«А что вы понимаете под страхом?»
— Страх может существовать только в отношении к чему-либо; он не может существовать сам по себе, оторванный от всего. Нет такой вещи, как абстрактный страх; есть страх перед известным или неизвестным, страх перед тем, что человек сделал, или что он может сделать; страх перед прошлым или будущим. Отношение между тем, что человек есть, и тем, чем он желает быть, порождает страх. Страх возникает тогда, когда то, что вы есть, вы истолковываете в терминах вознаграждения и наказания. Страх приходит вместе с ответственностью и желанием от нее освободиться. Существует страх, рожденный контрастом между страданием и удовольствием. Страх существует в конфликте противоположностей. Поклонение успеху влечет за собой страх неудачи. Страх — это процесс ума в борьбе становления. В становлении добра существует страх зла; в становлении полноты — страх опустошенности; в становлении великим существует страх оказаться ничтожным. Сравнение — это не понимание; оно вызвано страхом перед неизвестным по отношению к известному. Страх — это неуверенность в искании надежности.
Усилие становления есть начало страха, страха бытия или не бытия. Ум, этот экстракт опыта, всегда страшится безымянного, вызова. Ум, который есть имя, слово, память, может функционировать лишь в поле известного; а неизвестное — вызов от момента к моменту — встречает сопротивление или переводится умом в термины известного. Вот это сопротивление или перевод вызова и есть страх, так как ум не имеет никакого отношения к неизвестному. Известное не может быть в общении с неизвестным; известное должно прекратиться, чтобы проявилось неизвестное.
Ум — это тот, кто создает страх; и когда он этот страх анализирует, чтобы выяснить его причину и освободиться от страха, он только лишь еще больше себя изолирует и тем увеличивает страх. Когда вы производите анализ, сопротивляясь смятению, вы увеличиваете силу сопротивления; а сопротивление смятению лишь усиливает страх перед ним, который препятствует свободе. В общении, в единстве существует свобода, но не страх.
«КАК МНЕ ЛЮБИТЬ?»
Мы находились высоко на склоне горы и смотрели вниз на долину и серебряную ленту широкого потока, ярко сверкавшую на солнце. Солнечные лучи в отдельных местах пробивались через густую листву, и воздух был напоен ароматом цветов. Было прекрасное утро, роса тяжелыми каплями еще лежала на земле. Вдоль долины дул благоухающий ветерок, принося с собой отдаленный шум человеческой деятельности, звон колоколов и звуки рожка. Из долины прямо вверх поднимался столб дыма, и ветер был недостаточно сильным, чтобы его рассеять. Это было восхитительное зрелище: столб дыма поднимался с самого дна долины и стремился достичь небес, подобно древней сосне. Большая черная белка, которая долгое время ворчала на нас, наконец, угомонилась, спустилась по дереву вниз, чтобы все разузнать, и затем, несколько удовлетворив свое любопытство, сделала несколько скачков и исчезла. Появилось крохотное облачко, но небо оставалось чистым, нежным, бледно-голубым. Он ничего этого не видел, был поглощен своей неотложной проблемой. Его ум был поглощен проблемами, которые двигались и постоянно пребывали вокруг него. Это был богатый человек. Он был худощав, но крепкого сложения, имел непринужденный вид, роковую улыбку. Он теперь глядел как бы сквозь долину, и оживающая красота не трогала его; лицо его не становилось мягче и черты были такими же жесткими и решительными. Он продолжал свои искания, но не денег, а того, что он называл Богом. Он постоянно говорил о любви и Боге. Он искал повсюду, был у многих учителей. По мере того, как шли годы, искание его становилось все более ревностным. Несколько раз он приезжал сюда для бесед по этому же вопросу, однако посещения его постоянно имели характер обдуманного расчета; он всегда взвешивал, сколько требуется денег, чтобы найти Бога, сколько надо потратить на ту или иную поездку. Он знал, что для него невозможно взять с собой то, что он имел; но нельзя ли захватить с собой что-нибудь другое, такую монету, которая имела бы цену там, куда он собирался поехать. По природе он был жесткий человек, который никогда не делал широкого жеста и у которого ни сердце, ни рука не были щедрыми. Он постоянно был в нерешительности, как бы не передать чуточку больше того, что следовало. Он был уверен, что каждый, исключая его самого, достоин своей участи. Но в это утро он был здесь для того, чтобы снова открыться, так как над его жизнью, благополучной в других отношениях, нависала угроза и это сильно его тревожило.
«Я начинаю себя понимать, — сказал он. — Все эти годы я скрыто противодействовал и сопротивлялся вам. Вы выступаете против богатых, вы плохо о нас говорите, и я сердился на вас; но не имел мужества вам ответить, так как я не могу идти против вас. Я делал другие попытки, но не могу поднять руки на вас. А что вы хотите, чтобы я делал? Я желал бы, ей-богу, никогда вас не слышать и не приближаться к вам. Теперь я не сплю ночами, у меня всегда был такой хороший сон. Появились мучительные сновидения, а до этого я вообще никогда не видел снов. Я боюсь вас, втайне проклинаю вас, но не могу уйти. Что мне делать? У меня нет друзей, как вы указывали, а теперь я не в состоянии купить их, что я обычно делал раньше, — слишком далеко я зашел в раскрытии самого себя. Может быть, я могу быть
— Раскрыть себя не так легко; а раскрыли ли вы себя? Распахнули ли вы уже дверцы шкафа, который так тщательно замкнули и в который запрятали все то, что неудобно выставлять напоказ? Имеется ли у вас желание раскрыть его и посмотреть, что в нем находится?
«Да, но как мне это сделать?»
— Действительно ли вы этого хотите или только играете этим желанием? Если вы хоть немного приоткроете этот шкаф, вы не сможете его закрыть. Дверца навсегда останется открытой, а содержимое шкафа день и ночь будет сыпаться наружу. Можно попытаться убежать, как это обычно делается, но оно будет там ожидая и следя. Действительно ли вы хотите это открыть?
«Ну, конечно, именно для этого я и приехал. Я должен это встретить, так как я дошел до предела. Что мне делать?»
— Откройте и глядите. Чтобы накапливать богатство надо добиваться, быть жестоким, способным на низость; для этого нужна безжалостность, хитрый расчет, нечестность; должно быть стремление к власти и эта эгоцентрическая деятельность, которая просто прикрывается такими благозвучными словами, как ответственность, долг, эффективность, права.
«Да, все это правильно и даже больше. Личность человека совсем не принимается в расчет; религиозные дела — это лишь ширма респектабельности. Теперь, когда я смотрю на это со стороны я вижу, что все вращалось вокруг меня. Я был центром, хотя не претендовал на это. Я понимаю это. Но что же мне делать?
— Прежде всего необходимо принять вещи такими, каковы они есть. Для того чтобы можно было стереть накопленное, надо обладать нежностью, любовью, этим пламенем без дыма. Только такое пламя в состоянии стереть содержимое шкафа; ничто другое ни самоанализ, ни жертва, ни отречения не могут это сделать. Если имеется это пламя, тогда не надо ни жертв, ни отречения, тогда вы сможете смело идти навстречу шторму, даже не ожидая его.
«Но как мне любить? У меня нет теплого чувства к людям; я безжалостен, и те, кто могли бы быть со мной, ушли от меня. Я совсем одинок, как же я могу научиться любить? Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что не могу получить любовь благодаря какому-то сознательному акту, купить ее путем какой-то жертвы, отречения. Я знаю, что никогда не любил, и понимаю, что если у меня была любовь, я не оказался бы в настоящем положении. Что же мне делать? Должен ли я раздать свои владения, свое имущество?»
— Если вы видите, что сад, за которым вы так тщательно ухаживали, приносит одни ядовитые травы, вы должны выдернуть их с корнем; вы должны разрушить стены, которые давали им убежище. Вы можете сделать это или не сделать. Учтите, что у вас обширные сады, предусмотрительно обнесенные стенами и хорошо охраняемые. Но вы сможете осуществить это только тогда, когда не будет меновой
