Когда я его вижу, у меня подкашиваются коленки. Он так красив, что это невозможно вынести.
— Привет, крошка! — Он улыбается мне с высоты своего роста, раскрывает объятия и прижимает меня к себе. Мощный смуглый исполин и хрупкая белая женщина. Люди на нас заглядываются. Но нам все равно. Мы целуемся в такси, весь длинный путь до Парижа. Дома сразу запрыгиваем в мою широкую, мягкую, великолепную кровать и не встаем три дня.
Три дня непрерывного экстаза. Теперь мир может рушиться. Проспер в моих объятиях! Я не хочу больше терять это прекрасное, гибкое тело, так идеально подходящее к моему, словно именно для меня и задумано.
Я не желаю расставаться с ним ни на секунду! Кто знает, что нас ждет. Мы живем в опасные времена. Ни на что больше нельзя положиться. Я хочу его сейчас, пока мир еще цел. Хочу его всего целиком!
Когда мы не занимаемся любовью, мы говорим. Часами.
Проспер впервые рассказывает о своей семье. Его датская бабушка — состоятельная землевладелица. Американская прабабушка еще была черной рабыней в Вирджинии. У него есть родственники в южных штатах, но он не любит ездить к ним в гости, потому что маленьким мальчиком его однажды не пустили в кино в первые ряды, а отправили назад, на балкон, где сидели другие черные. Это он запомнил на всю жизнь.
— Я предпочитаю ездить в Данию, — говорит он, — там на меня смотрят как на экзотического кузена из Америки. — Он смеется. — У моего дяди большой дом и четыре дочери, от пятнадцати и старше. Они непрестанно трогают меня. Когда я принимаю ванну, обязательно одной надо войти и что-то взять, полотенце или еще что-нибудь, она быстро заглядывает в ванну, не увидит ли чего-нибудь запретного, и при этом непрерывно извиняется за беспокойство.
— Почему же ты не запираешься?
— Не получается. Об этом они заранее заботятся. Не позднее, чем на второй день исчезает ключ от ванной. И от моей комнаты тоже. Они и в мою комнату врываются. Не бойся, не ночью. Утром, когда я одеваюсь.
— И что говорят в оправдание?
— Завтрак готов! — Проспер смеется.
— Тебе это нравится, да?
— Лучше, чем сидеть сзади в кино. Или прийти к парикмахеру, который скажет: «Сожалею, но я не стригу черных волос». Такое со мной тоже случалось. На юге, во время нашей последней семейной встречи. — Он замолкает и задумывается. — Давай поменяем тему, о’кей? Я у тебя. Мы в Париже. И у нас впереди две недели. — Он целует меня в щеку, гладит длинные пряди. — Я не хочу думать ни о чем другом. Только о нас с тобой. Понимаешь?
Мы проводим много времени дома. Почему — легко объяснить. Парижане вернулись из отпуска (три миллиона человек, если верить радио и телевидению), и улицы опять заполнены, запружены, загажены. Повсюду машины, гудящие и выпускающие в воздух ядовитые газы, повсюду грохот, люди, лихорадочная суета.
— Тут хуже, чем в Нью-Йорке, — замечает Проспер, когда после короткой прогулки в полном изнеможении мы приходим домой, — надо бы запретить машины. Но знаешь, все равно Париж — самый красивый город в мире. В сто раз красивее, чем Америка. Здесь мы познакомились. — Он смотрит на меня. — Знаешь, малышка, я долго думал об этом, ради тебя я мог бы бросить семью. Последние недели дома были ужасными. Мы с женой теперь почти не разговариваем, а если говорим — то только ругаемся. Я хочу быть с тобой. Хочу жить вместе. Показать всему миру, как я влюблен. Я не хочу лгать, не хочу прятаться. Хочу начать новую жизнь. Я говорю серьезно!
На следующий день мы едем на Луару. Нанимаем быстроходный красный автомобиль и посещаем самые красивые замки, от Шамбор до Шенонсо и, конечно, Вилляндри со знаменитым во всем мире огородом, который выглядит, как парк. Мы тратим много денег, останавливаемся в лучших отелях, едим в изысканных ресторанах и занимаемся любовью в широких французских двуспальных кроватях. Это напоминает свадебное путешествие. Только намного, намного прекраснее. Да, мои дорогие, это самая красивая неделя в моей жизни, и я это осознаю. Проспер балует меня везде; где только можно. Он выбирает для меня еду, кормит меня за столом, приносит завтрак в постель. Он хочет все обо мне знать, задает сотни вопросов, и я без стеснения рассказываю, в том числе о том, как трудно мне научиться плавать (на глубине у меня все еще не получается!).
Проспер внимательно слушает, пару раз молча кивает и, похоже, сразу забывает. Но в Валансэй он вспоминает об этом. Там в гостинице есть бассейн.
— Детка, — говорит он после обеда, — сегодня ты в первый раз по-настоящему поплывешь.
— Ты имеешь в виду — на глубине? — У меня от страха сразу выступает пот. — Совсем одна? Я не могу!
Мы сидим на краю бассейна, свесив ноги в воду. Жара, как в разгар лета.
— Ты прекрасно это сможешь! Я помогу тебе.
— Я не рискну.
— Ты рискуешь гораздо большим в жизни. Все свои деньги и деньги своей матери ты вкладываешь в издательство, не имея понятия, заработает оно или нет. Это — гораздо больший риск. — Проспер смеется и легко толкает меня в бок.
Я молча смотрю на свои коленки.
— К тому же у меня иногда бывают вещие сны. Это должно произойти сегодня, детка. Ты сегодня должна поплыть. Если сегодня ты пойдешь на глубину, говорит мой сон, ты справишься со всем, что навалится на тебя в Канаде. Тогда с тобой уже ничего не случится!
Я посматриваю на воду. На маленькие, сверкающие, обманчивые волны. Потом на Проспера. На нем красные плавки, он красив, как кинозвезда.
— У меня все получится? Ты уверен?
— Все, бэби! Все! Мои сны сбываются. Сегодня ты поплывешь на глубину и тогда преодолеешь самые суровые удары судьбы, тебе ничего не страшно — ни несчастье, ни авария, ни финансовый крах, никто… Я уже стою в воде и закалываю повыше волосы.
— Ты идешь со мной?
Проспер кивает.
— Если будешь тонуть, я тебя спасу!
Я нерешительно делаю первые движения. Собственно, получается неплохо. Но здесь я еще могу стоять. А там, впереди, обвал в бездну. Сердце начинает бешено колотиться. Я учащенно дышу, судорожно тяну вверх голову, тем не менее, набираю полный рот воды — сейчас утону в пучине.
— Только не бойся, — успокаивает меня Проспер, — не торопись, детка! Медленно-медленно! Я с тобой. Ничего плохого не случится. Главное, не спеши!
Стоило ему это сказать, как моя паника улетучивается. Рядом с этим нежным, сильным гигантом я плыву вглубь и преодолеваю всю длинную дистанцию до другого края бассейна. Оттуда мы возвращаемся назад. Потом я плыву одна. Проспер забрался на вышку и наблюдает сверху за мной.
— Я плыву!!! — кричу я во весь голос. Я и в самом деле плыву. Даже на глубине. Чувствую себя рыбой! Русалкой! Дельфином! Вода — моя стихия. Переворачиваюсь на спину и поднимаю ногами фонтаны брызг.
С криком «Ура!» Проспер раскидывает руки и прыгает с трехметровой вышки. Подныривает под меня и выходит рядом со мной на поверхность. Смеется. Его белые зубы поблескивают на темном лице, капли воды сверкают на ресницах, мокрая кожа отливает золотом на солнце. Он подплывает ко мне и целует в губы.
— Я тоже прыгну! Я прыгну! Я не боюсь! Смотри! — Я уже выбираюсь из воды. Быстро вверх по лестнице, пока меня не оставило мужество.
Вот я уже стою наверху. Чересчур высоко. Три метра для меня — слишком большая высота. Сейчас у меня закружится голова. Я одна в воздухе, ухватиться не за что. Вода бесконечно далеко. Ведь я же не сумасшедшая. Не буду прыгать. Это мне не по силам. Я боюсь!
Я боюсь? Нет! Я не боюсь! Страх — величайшее зло, самое большое препятствие. Страх все
