Самсонова, Лавр Георгиевич приехал на командный пункт полка. Его встретил седой полковник, тот самый, чей полк Корнилов провожал на станции при посадке в эшелоны. Зарылся полк умело, основательно, офицеры выглядели со всей возможною опрятностью. Когда совсем стемнело, Корнилов выразил желание пройти в передовое охранение. Небольшой группой спустились в прекрасно оборудованный ход сообщения.
Перед землянкой, хорошо укрытой от вражеского наблюдения, теплился костерок, голоса лежащих звучали мягко, рассудительно. - Угораздило же их! - доносилось от огня. - Тут самая рожь поспела, самая что ни на есть работа, а они - воевать. Подожда ли бы хоть малость. Зима придет - что жрать будем? Голова у них имеется или нет?
– Зима! Ты что, тут до зимы собрался прохлаждаться? Про Самсонова слыхал?
– Значит, самсоновские и заслужат первые домой. А мы? Чей-то густой голос, видимо кадрового унтер-офицера, мрачно подытожил:
– Торговали - веселились… Одно и то же, как поглядишь. Горячий навоз быстро остывает!..
Целая гурьба начальства вывалилась из темноты к огню. Солдаты испуганно повскакали. Лавр Георгиевич мазнул взглядом по ошалелым лицам. Унтер-офицер присутствовал. Опытный старослужащий, он держался без солдатской очумелости. Без всякого сомнения, это ему принадлежала заключительная фраза, полная предельного цинизма… Огонь костра в небольшом углублении умирал. При слабом свете Корнилов бросил взгляд в глубину землянки и в ее убогом убранстве разглядел приколоченный к бревенчатой стене темный образ и простенький киот. Крупнойзамысловатой вязью было выведено евангельское наставление Спасителя: «Нет больше сея любви, как душу свою положить за други своя».
Спустя час, в штабе, за стаканом чая, седой полковник уверенно говорил о мужественном настроении солдат. Лавр Георгиевич угрюмо слушал. Он подносил стакан к губам и горячий его краешек запускал под отросшие усы. Знаток и болезненный любитель чая, он оценил заварку. В полку несомненно знали о маленьких пристрастиях дивизионного начальника и постарались доставить ему приятное. Лавр Георгиевич слушал бодрые разглагольствования штабных офицеров и думал о том, что, совершись чудо - войди бы русская армия в Берлин всего месяц спустя после наступления Самсонова, - подтвердились бы все планы и надежды на затеянную войну.
Однако такие войны, какая заварилась и набирала мах, в один месяц не выигрываются.
Генерал Н.П. Михневич, чьи лекции Лавр Георгиевич слушал и конспектировал в Академии, являлся автором капитального учебника над названием «Стратегия». Эту книгу знал каждый русский генерал. В «Стратегии» четко формулировался основной закон современных войн: решающее значение для достижения победы имеет отнюдь не интенсивность напряжения сил страны, а продолжительность этого напряжения. Как степняк по крови, Лавр Георгиевич толковал этот закон по-своему: длительную скачку выигрывает лишь тот скакун, у которого глубже дыхание и капитальнее запас природных сил. Первоначальная резвость никогда не принесет победы.
Начавшаяся война с целой коалицией сильных держав вызывала у Корнилова тяжелые предчувствия.
Союзники… Англию удалось с трудом заставить объявить войну Германии. Однако из-за своего Ла-Манша она на материк не сунется, отсидится за спиной воюющих. Франция? Вот уж на кого никакой надежды! Лавр Георгиевич был поражен, узнав, что уже в первые месяцы каждый двадцатый из мобилизованных французов уклонился от призыва. Необычайно высоким оказался и процент обыкновенных дезертиров. А война только начиналась!
На Россию все надежды у союзничков, на русского солдата…
Но подготовилась ли как следует сама Россия к такому длительному испытанию, как война?
Внешне Россия по-прежнему выглядела завидно крепкой. Удалось даже в короткий срок поправить военное хозяйство после Цусимы и Мукдена. Однако как обстояло дело с продолжительностью напряжения?
Русская монархия еще удерживала трон, но потеряла всю недавнюю самодержавность. Совершенно одряхлело и старинноедворянство, съездилось. Сначала лакейское англоманство, затем коварнейшее франкмасонство превратили его, опору трона, в наиболее оголтелую антипатриотическую силу. Раболепствуя, дворянство сдало без единого слова протеста власть денежным мешкам - народившимся финансистам.
Что такое банки, банковский капитал? Обыкновенные ростовщики, наживание на даче денег в долг. Но если в прежние времена это занятие считалось позорным и совершалось тайно, то ныне ловкие манипуляции с деньгами (биржи) совершаются открыто, нагло, торжествующе. Некогда презренное занятие евреев-ростовщиков стало необходимейшим условием нормального функционирования государственного механизма. Деньги стали кровью, а биржи - сердцем государств. Люди, распухшие от золота, стали третьим сословием России - буржуазией. Копируя европейские порядки, завели многопартийность. Прием испробованный, иезуитский, ибо в мозаике крикливых групп и блоков весьма удобно маскироваться тем, кто из-за кулис этого кукольного балагана уверенно дергает за ниточки. Одержимая одним на свете - безудержной наживой, буржуазия установила невиданную эксплуатацию работающего люда. В ответ стало все больше закипать естественное возмущение. По стране загуляла с каждым днем растущая энергия четвертого сословия - пролетариата. Это была сила молодая, мускулистая, а главное - сплоченная. Рабочий из многолюдного грохочущего цеха никак не походил на забитого, затурканного мужика, ковыряющегося в одиночку на своей тощей десятине… Невысокого мнения был Лавр Георгиевич и о русском духовенстве. Священнослужители в тяжелую минуту бросали свою паству и спасались сами. Недаром же свирепые монголо-татары совершенно не трогали монастырей, храмов и попов!
Можно ли было в таком состоянии кричать о Берлине и заноситься извечной мечтой о близкой возможности снова «приколотить щит Олега над вратами Царьграда»?
Правда, покамест у России имелась одна испытанная сила - ее армия…
Загадкой для Корнилова и многих русских генералов было решение военного и политического руководства Германии наплевать на стратегическое предостережение Бисмарка и заставить свой народ сражаться на двух фронтах одновременно: на Западе и на Востоке. Еще одно свидетельство того, что державами, даже великими, управляют отнюдь не лучшие умы нации.
В основе этой губительной ошибки лежала, как это ни странно, предельная осведомленность германского руководства. Добыв русский мобилизационный план (наисекретнейший документ!), немецкий генеральный штаб рассчитывал, что раньше чем через полтора месяца на фронте русской армии не громыхнет ни одно орудие, не двинется из окопов ни одна дивизия. Таким образом, с самого начала немецкие генералы получали продолжительную фору в целых шесть недель. За это время следовало разгромить легкомысленную Францию, желательно повторить триумф Седана, когда в плен угодил сам французский император. Быстрая победа на Западе должна была завершиться стремительным занятием Парижа. И немецкие корпуса, не теряя ни часа, мощно двинулись прямо на Париж.
Расчеты немцев на быстрый разгром французской армии, на блицкриг, как будто сбывались. План Шлиффена осуществлялся по тщательно разработанному расписанию. Армия генерала Клюка, захватывая уютные провинциальные городки и старинные замки, надвигалась на Париж. Из французской столицы началось повальное бегство. Дороги на юг не справлялись с потоками потерявших голову парижан.
Французское правительство отчаянно взывало и к Лондону, и к Петербургу. Англичане, поколебавшись, все же объявили себя в состоянии войны с Германией, однако на поле боя не спешили, известив Париж, что им необходимо мобилизовать и сосредоточить достаточное количество хорошо обученных дивизий.
Глаза французов с надеждой устремились на Россию. Посол Морис Палеолог донимал Николая II мольбами о немедленной помощи. Судьба прекрасной Франции повисла на волоске.
Русский план войны предусматривал первоначальное выступление против Австро-Венгрии. Глубокий обход левого фланга австрийских войск создавал угрозу всему Силезскому промышленному району. Лишь после захвата этого жизненно важного для Германии центра наступала очередь самой немецкой армии. Отчаянное положение Парижа вынудило русское командование срочно поменять все планы.
Верховный главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, дядя царя,
