ней - все равно что находиться за одним столом с сумасшедшим…
А давно ли лезли к ней за стол да еще считали честью для себя попасть в число приглашенных? Александр I, победитель Наполеона, этого кровавого завоевателя, этого нового Чингисхана, слыл самым выдающимся государем Европы. Ценой собственной Москвы русские спасли все европейские столицы. И вот благодарность! Впрочем, уже преемнику Александра I пришлось познать горечь этой чудовищной неблагодарности. Недавние союзники приплыли к крымским берегам и принялись палить из пушек по солдатам, которых еще так недавно чествовали на Елисейских полях. Спрашивается, что понадобилось англичанам и французам в столь далеком от них Крыму? Нет, приплыли и принялись по-наполеоновски сеять смерть и разрушения. Как ни рассуждай, а тут не что иное, как грубая месть за… поражение Наполеона. Да, да, именно месть! Ибо Наполеон, при всей его гордыне и спесивости, был натасканным послушным псом при сапоге упорного охотника за крупной дичью. И этой дичью, этой целью была огромная и не похожая ни на одну из стран Россия.
Николай II был человеком чрезвычайно скрытным. Даже в дневнике он не давал выхода своим эмоциям. Все мысли, чувства, переживания перекипали в нем, как в самоваре, наглухо закрытом. Наружу никогда ничто не вырывалось. Эта поразительная выдержка, эта внутренняя замкнутость создали ему репутацию характера холодного и даже равнодушного.
Большое впечатление на императора произвело чтение евангелий. Разве не знал Спаситель о предстоящих крестных муках? Он знал о них со дня рождения. Вся жизнь Его, короткая, но яркая, была примером безропотного, безоглядного исполнения своего Долга. Порою Он отчаивался и начинал скорбеть, однако что помогало Ему одолевать эти минуты слабости? Сознание того, чтоЕго земные испытания определены заранее, а следовательно, предназначены.
Царский трон - место тоже горнее, жертвенное и всегда опасное.
Скольких обладателей уже настигла смерть, насильственная и жестокая? А сколько раз смерть заносила свою руку и над ним? Он мог погибнуть от сабли фанатика самурая, его лишь чудом не раздавило вагонной крышей при взрыве поезда. Его могли похитить и в случае чего убить, как того требовал, например, как подбивал к тому взбесившийся попович Чернышевский. (О, эти поповичи, бродильная закваска доверчивой российской молодежи!) Николай II уверовал, что безнадежно и наивно ждать спасения людского. В том, что ожидало его родину, прозревался Божий промысел, а следовательно, все, что предназначалось и ему, было уже взвешено, отмерено, определено…
Постепенно он свыкся с положением зафлаженного волка, и это пренебрежение к опасностям сиюминутным, повседневным давало ему силы сохранять спокойствие при ситуациях воистину отчаянных. Как бы прозревая события дальнейшие, он не паниковал, не суетился, когда сталкивался с тем, что происходило сплошь и рядом.
Два сочинения, две небольшие брошюры попали ему в это время в руки и только укрепили его в правильности избранного поведения. Книги эти были: исследование великого Менделеева о России и недавно отпечатанные и сброшюрованные «Протоколы сионских мудрецов».
Менделеевское сочинение было настоящим гимном крепнущей России. Население ее прибавлялось по три миллиона в год, в несколько раз увеличилась добыча каменного угля и металла, удвоились урожаи пшеницы и ячменя, в семь раз возросли вклады населения в сберегательные кассы. А чего стоит столь быстрая и капитальная постройка великого транссибирского железнодорожного пути! Великий русский химик, как человек практического опыта, доказывал цифирью, сколь разорительны для нашего народа войны и как быстро прирастала наша мощь в мирном созидательном труде. Менделеев предсказывал, что через 20 лет мирной жизни России не будет страшен никакой враг.
Но не об этом ли трезвонил и англичанин Торн? Человек с мозгами, он буквально вопиял: «Если западные страны не сумеют удержать Россию, то к 1930 году ей не будет соперников!» Он рисовал невообразимую картину: Европа и США стоят на коленях перед этим сказочно развившимся гигантом.
Николай II откладывал прочитанное и принимался теребить бородку. Его прекрасные глаза подергивались дымкой. Англия - англичанка льстивая, коварная, всегда умевшая заглядывать за близкий горизонт. Сколько палок насовала она в русские колеса, особенно в Средней Азии! Боится, опасается за свой самый цен-ный бриллиант, за Индию… Однажды, еще при отце, наследником, Николай вдруг задорно заявил, что наступит славный день, когда Индия станет не английской, а нашей. Александр III поперхнулся. Он, посмеиваясь, притянул к себе сына и медленно, назидательно поводил перед его глазами толстым пальцем: «Мальчик мой, думать об этом следует всегда, однако Боже упаси говорить об этом вслух!» Так будущему государю был преподан первый урок необходимой дипломатии.
Государственный опыт приобретался молодым царем принужденно, на ходу. Россия им считалась гигантским кораблем с многовековым разгоном. Проламывая льды вечного недоброжелательства, православная держава не всегда благополучно избегала приготовленных природой и людьми опасностей. Образцом в этом лавировании для Николая был всегда отец. Во все дни его правления России удалось не воевать, а жить и развиваться мирно. Как продолжить это благодетельное царствование - вот задача!
Властного, уверенного Витте он принял как отцовское наследство. Душевной близости между ними так и не возникло. Государю покойно и привычно было с людьми своего круга: князь Голицын, Валя Долгоруков. Счастливая женитьба еще больше сократила этот круг. Государь замкнулся в собственной семье. Милая Алике заменила ему как друзей, так и советников. Англичанка по воспитанию, она быстро переняла взгляды мужа и возненавидела Британию за ее коварную манеру совать повсюду нос и стравливать соседей по планете. По этой же причине она настороженно относилась к Витте. Бывший министр финансов, а ныне председатель кабинета вознамерился содрать с России ее привычный обношенный халат и облечь ее немолодое тело в европейскую пиджачную тройку.
Время, разумеется, требовало перемен, однако кто бы знал, как неприятны были все эти новые людишки! Они даже ходить как следует не научились: бегают, суетятся, вертят пятками… Не лежала к ним душа и самого государя. Он как-то подумал, что - спору нет - Витте проявляет рьяную заботу о благоденствии России, однако… какая-то нерусская эта забота! Что, из ситцевой Россию сделать заводской, фабричной?! Вместо аристократа и купца поставить ловкого банкира?! По стране и без того все громче слышится разбойный посвист капитала, и все, как правило, нерусского, чужого, иноземного…
Алике, став чрезвычайно богомольной, все чаще выговаривала мужу, жалуясь на падение авторитета церкви. Не оттого ли, что дешевы становятся работающие руки, принося банкирам и заводчикам баснословные барыши? Деньги убивают веру и заменяют ее чистой выгодой. Место души занимает подлая прибыль.
Алике же обратила внимание мужа на деятелей охранного отделения. Она первой заметила необыкновенное выражение ихглаз, состоящих как бы из двух экранов, один за другим. Если на первом без труда читалось тупое служебное усердие, то для постижения второго, скрытного, требовалось усилие. Как насторожила ее эта странная двухэкранность, эта скрытность чиновников, призванных, казалось бы, являть собой пример самой бескорыстной и простодушной преданности престолу!
Вернувшись поздно вечером из офицерского собрания, где под чарочку наслаждался полковыми песенниками, Николай II принялся за чтение «Протоколов сионских мудрецов». Потом встал с тахты и, коротконогий, с полной шеей, с характерным романовским запрокидом головы, несколько раз прошелся из угла в угол. Брошюру он держал в опущенной руке. Стояла мертвая тишина. «Показать Алике. Непременно», - подумал он. Затем подошел к столу и, не присаживаясь, сделал прямо на обложке надпись: «Какая глубина!»
В 1901 году царская чета посетила Францию. Романовых принимали пышно. Закладывались основы близкого военного союза (к досаде сухорукого кузена Вильгельма II). Однажды, улучив минуту, когда Александра Федоровна отошла от мужа, хозяева представили ей человека, испугавшего русскую царицу безжизненностью своего худого, костистого лица. Это был мсье Филипп, известный не только во Франции, но и в Европе прорицатель, живший постоянно в Лионе.
Знакомство вышло мимолетным, коротким. Александра Федоровна, подавленная неведомой силой, исходившей от страшноватого прорицателя, несколько раз ответила невпопад. Лишь на следующий день она задумалась над тем, как ловко мсье Филипп завел речь о наследнике русского престола. При этом он, склоняясь к ее руке, не отрывал своего пугающего взгляда от ее растерянных глаз. Он словно гипнотизировал высокую гостью французского правительства, проникая вместе с тем в самые сокровенные глубины ее мятущейся души.
