цыплят, кося глазом на быстрые их клювики, он поставил крест на своих научных замыслах. Как бы не так! У него их столько, что хватило бы еще на две семидесятилетние жизни, но ведь он прекрасно знал, что сфера науки необъятна и что здесь так же, как и во всем, надо мириться с ограниченностью человеческих возможностей. Мечтать можно лишь о том, что твои замыслы претворят в жизнь ученики, и, таким образом, ты, твой научный поиск не кончаются, а значит, останется живою самое главное в тебе — мысль. И в этом его мечты реальны, учеников много, а он им оставит для решения столько научных проблем, что их всех — а это уже сотни жизней! — не хватит, чтобы их решить.
А президентство... Что же, президентство. При его-то огромном опыте руководить столь уравновешенным и стабильным учреждением нетрудно. Академики меняются, академия остается неизменной. Пост президента всегда был скорее почетным, нежели сложным, для исполнения. И он не сомневался, что благополучно отпрезидентствует (а такой неловкий жаргонный глагол был в ходу у ученых) столько, сколько отпущено ему будет лет для жизни.
Таким образом, итог ж и з н и (быть может, в этом месте своих рассуждений он вздрогнул — шутка ли, итог жизни — и цыплята с оглушающий писком посыпались с его плеч и колен), итог жизни получался чрезвычайно счастливым и вместе с тем грустным.
Исполнились все его желания. Исполнились самые заветные его желания, в которых и признаться самому себе на заре жизни не решался. Он познал дружбу, верность. Счастливое супружество, которое длится уже почти четыре десятилетия. Счастлив он в своих детях и внуках. Не все у них, правда, ладится — так ведь не бывает, чтобы уж все было гладко. Карпинский был счастлив в своей работе, не потерял пылкого влечения к ней до сих пор. Сочинения его признал ученый мир.
Пост президента одной из прекраснейших академий мира — достойное увенчание его карьеры.
Ему уже нечего больше желать!
Но ведь и с п о л н е н и е ж е л а н и й — это конец...
Часть вторая
Исполнение долга
Глава 1
Революция
Нет, не дано ему было мирно восседать в президентском кресле, наслаждаясь почетом и подумывая о покое, в котором он уже нуждался и который так любят старики. Великое событие, повернувшее ход истории современного человечества, перевернуло жизни миллионов людей, перевернуло и жизнь Карпинского. Если бы она оборвалась в июне — июле 1917 года, каким бы остался Александр Петрович в памяти потомства? Кабинетный ученый, избегавший мирской суеты и сделавший прекрасную карьеру; в конце концов заурядная судьба! В ней не хватает, право же... молодости; читатель не согласен? В возрасте, которому свойственно безрассудство, он был немножко слишком рассудочен. На восьмом десятке судьба отмечает его печатью «блаженства», коей награждает она посетивших «сей мир в его минуты роковые». Величественная, но и безмерно трудная доля! Молодость не вернешь, и редко кому дано вновь вкусить от нее, почувствовать ее, исполниться свежих сил. Судьба Карпинского не заурядна, а неповторима и уникальна.
С чрезвычайной четкостью жизнь его, следовательно, и жизнеописание распадаются на две половины. Только что закончилась первая, охватывающая 70 лет; будущие 20 совсем на них непохожи! Раскрываются качества, о которых мы и не подозревали (возможно, и он сам!). Увидим Карпинского — борца, публициста, оратора. Его глубокое понимание культуры в ее совокупности, его любовь к музыке, живописи — они известны были лишь друзьям; теперь они помогают выработать правильное отношение к духовному наследству прошлого, что чрезвычайно важно было на посту президента в этот период. Порою биография его во второй части сливается с историей Академии наук. Иначе и не могло быть. В связи с этим следует принять во внимание следующее обстоятельство. Целый ряд документов, выработанных при его руководящем участии, подписан не им, а его ближайшими сотрудниками, но документы эти имеют право на публикацию в его биографии.
Итак, жизнь его начинается как бы сначала...
Прежде чем приступить к рассказу о том, как академия встретила Октябрь, несколько слов о состоянии ее дел к моменту избрания Александра Петровича. Они были неважны. Лаборатории, музеи, институты давно страдали от тесноты помещения. Теперь «жилищный кризис» еще более обострился, поскольку некоторые помещения отошли к военному ведомству. Расстроен бюджет. Управляющий делами академии А.И.Штакельберг предупреждал президента летом 1917 года: «Этот год будет во всех отношениях еще тяжелее минувшего и только общими усилиями возможно будет найти какой-нибудь выход из создавшегося исключительно трудного положения. Надежды на ресурсы государственного казначейства минимальны».
Докладывали президенту и о волнениях среди служащих.
Служащие академии всегда отличались скромностью, дисциплинированностью и даже некоторым смирением. Они гордились тем, что работают в знаменитом учреждении. Читатель не забыл, каким тоном проникнуто письмо служителей с просьбой перенести в более удобное место медицинский пункт.
Совсем в другом роде послания стали приходить теперь... Однажды утром, войдя в кабинет, Александр Петрович обнаружил на письменном столе исписанный корявым почерком тетрадный лист:
«Гражданин президент!
Когда же нам, служащим Академии, будут выданы деньги, которые мы требуем! Какой же вы хозяин дома, что не можете распорядиться выдачей денег? Ведь есть из нашего брата семейные, которые получают только 42 рубля в месяц со всеми добавками и суточными. Как жить на эти деньги? Вас бы посадить на его жалованье, что бы вы запели? Если добровольно не исполните наших требований, то с вами будет поступлено, как с корниловцами в Гельсингфорсе. Иначе нам не обойтись, как насилием, довольно романовских прихвостней, долой интеллигентных буржуев проклятых!
Да здравствуют граждане максималисты!!!
Смерть! врагам! проклятым!
Примите, гражданин президент, к сведению! Примите меры и удовлетворите! Это не шутка!
Служащие Академии наук».
И разумеется, ни одной фамилии.
Что прикажете делать, получив подобную пакость? От задержек с жалованьем страдали сами академики, а о прибавке не могло быть и речи. Александр Петрович немедленно передал бумагу на рассмотрение «Союза служителей Академии», который, в недавние норы возникнув, объединял академические «низшие чины». К чести их, надо сказать, они гневно осудили вымогателей.
«На состоявшемся общем собрании Союза служителей АН от 11 сентября 1917 года при числе собравшихся членов 56 человек. На анонимное письмо, адресованное на имя Господина президента Академии наук.
Категорически протестуем против провокаторских выходок неизвестных лиц, надевших личину служителя. Мы не дикари, как нас клеймят николаевские прихвостни. У нас нет места подобным элементам. Принято единогласно всеми собравшимися».
Видно, председатель долго требовал, размахивая листком, авторов на сцену и, не добившись,
